Молога

22-23 апреля 2004 года мне довелось быть участником "Дней памяти Мологи", которые проводились в городе Рыбинске по инициативе Рыбинского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника, Музея Мологского края, "Землячества мологжан", ряда других организаций и фондов.
В приводимой ниже статье я попытался передать атмосферу "Дней памяти", поделиться с читателями некоторыми мыслями, чувствами.

Глухой, басовый удар колокола. На излете протяжной ноты - второй. Зал встает. Опираясь на подлокотник кресла невысокая, худая старушка поднимается вместе со всеми, смотрит перед собой невидящим взором и что-то неслышно шепчет сухими губами. Молится? Перечисляет имена глядящих на нее из бездны небытия подруг? Колокол стихает. Мы снова садимся на свои места. Ведущий объявляет об открытии "Дней памяти Мологи".

Молога. Много ли мы о ней знаем? Почти ничего. В лучшем случае: "Да, был такой город, небольшой, провинциальный. Но стране нужна была электроэнергия - вот город и затопили". Кто-то возможно, вспомнит слышанные в детстве жуткие рассказы о голосах, перекликающихся в туманах Рыбинского моря и тенях мологжан, бродящих по воде в поисках утраченного города, о звучащих под водой колоколах, кладбищенских крестах, вымываемых волнами из глубин. И уж совсем немногие за пределами граничащих с Рыбинским водохранилищем областей слышали о легендах и былях старинного города, о процветавшем некогда Мологском княжестве, о крупнейшей на Руси во времена Рюриковичей Мологской ярмарке, о белоснежных храмах Мологи, благолепии расположенных рядом монастырей, красоте дворянских усадеб...

Собравшиеся в Рыбинске в зале Общественно-культурного центра (какое скучное название!) мологжане, их потомки, просто неравнодушные к судьбе Мологи люди больше говорили о другом. Вернее, не говорили. Слово "говорить" здесь несколько неуместно, ибо предполагает некую изначальную разобщенность: отдельно рассказчик, отдельно слушатель и уж совсем в стороне предмет разговора. На Днях памяти Мологи разобщенности не ощущалось. Каждое слово исходило из сердца и принималось сердцем, пробуждая ответные ассоциации, которые органично вплетались в ткань услышанного так, что невозможно уже было в глубинах души различить - где чужое, а где свое пережитое, прочувствованное лично задолго до этих дней. Никто не подходил к микрофону с бумажкой, с заготовленными текстами. Процесс облачения воспоминаний в рассказ происходил "вживую" на глазах слушателей, как обычно это происходит во время беседы понимающих друг друга с полуслова людей. Музыка, песни о Мологе, стихи являлись органическим продолжением рассказов. В зале сидели рядом прибывшие из разных стран, разных городов - академики, разнорабочие, пенсионеры, поэты, доктора наук, композиторы, безработные, домохозяйки…, но разобщенности между нами не было. Необычная для столь большой и разношерстной аудитории атмосфера единства завораживала. За шестьдесят минувших лет трагичность событий не стала для мологжан менее значимой. Боль утрат не исчезла. Горечь унижений не стерлась из памяти. Но не слезы и ненависть объединяли собравшихся, а удивительно светлое, такое редкое в наши дни и так ярко ощущаемое всеми в зале, чувство соприкосновения с чем-то необычайно прекрасным, близким, дорогим...

- Узнав о том, что я мологжанин, а Молога находится на дне моря, меня на Урале назвали как-то человеком без родины, - рассказывал один из участников "Дней памяти". - Но это же в корне неверно! Молога живет в моей памяти, в моих мыслях, поступках и словах. Для мологжан она не менее осязаема, чем для москвичей - Москва.

Я исподволь рассматривал собравшихся и понимал, что этот мологжанин с Урала прав. Родина - это не место на карте, а частичка человеческого сердца. Родины нет у того, кто не ощущает ее красоты, разрушает ее храмы, города, загрязняет ее леса и реки; кто не научился любви, состраданию, милосердию... В зале ОКЦ находились люди разного возраста, разных политических взглядов, разного темперамента, но среди них не было людей без Родины.

Трудно, да пожалуй, и невозможно пересказать все услышанное мной в этом зале и потом в стенах Рыбинского музея-заповедника, за столиком кафе в беседах с мологжанами, историками, журналистами, музейными работниками... Чтобы не потерять в обилии информации главного - атмосферы встреч - я только коротко напомню читателям о тех событиях, которые произошли 60 лет назад.

1941 год. Весна. На Волге под Рыбинском перекрыт последний пролет плотины. Паводковые воды Волги, Шексны, Мологи поднялись над кромками берегов и начали затоплять земли Молого-Шекснинского междуречья. Очевидцы рассказывали о сотнях тысяч птиц, метавшихся над водой в поисках утраченных гнездовий, о медведях, лосях, лисах плывших в никуда на торфяных островах. Рыбинское море, ранее являвшееся лишь плодом воображения его создателей, становилось реальностью, одновременно переводя из мира реальности в мир воспоминаний леса, пашни, деревни, села, города, монастыри, дворянские усадьбы, памятники истории, культуры... За пять предшествовавших лет волею прорабов "великой стройки" в мир воспоминаний отправлены и жизни десятков тысяч заключенных Волглага. Прах многих из них обернулся травой на стадионе "Металлист" в поселке Переборы. Те, кто не смогли вернуться живыми в лагерный барак, нашли последнее пристанище в бетоне дамб...

Мологская трагедия напрямую коснулась всех жителей Междуречья. Общее число переселенных составило около 150 тысяч человек. Статистика умалчивает, сколько из них погибло от инфарктов, от психических расстройств, полуголодного существования и непосильного труда при обустройстве на новых местах. Помощь государства переселенцам была мизерной - почти все приходилось делать самим: искать деньги на закупку материалов, строить дома, заботиться о пропитании, одежде...

Нет точной статистики и о том, сколько людей погибло при затоплении. Городские жители долго не хотели верить в реальность надвигавшейся на них трагедии, что ж говорить о стариках и старухах из отдаленных деревень? В 1946 году, когда уровень моря почти поднялся до проектной отметки, спасатели на катерах еще вывозили с плавающих торфяных островов целые семьи, иной раз по пять-шесть человек. Существует легенда, что монахи, прятавшиеся от преследования властей в подвалах Югской пустыни, приковывали себя намертво к стенам, чтобы разделить участь своей обители. Сколько их было, соответствует ли легенда действительности, сейчас уже трудно сказать. Официально при затоплении погибло 294 человека. Именно эта цифра фигурирует в рапорте лейтенанта Склярова на имя начальника Волглага майора Госбезопасности Жукова. По словам лейтенанта "эти люди абсолютно все ранее страдали нервным расстройством, поэтому и реш"или "добровольно уйти из жизни вместе со своим скарбом". О своей работе с "отказниками" лейтенант информирует лаконично: "К некоторым из них были применены методы силового воздействия, согласно инструкции НКВД СССР". О том, что означали на практике эти санкционированные инструкцией методы, читателю предоставляется возможность догадаться самостоятельно.

Такова история. Можно и нужно задаваться вопросами - по какому праву государство убивало своих граждан, отнимало у них жилье, силы, здоровье, лишало возможности жить согласно веками сложившихся традиций, обычаев; по какому праву часть русской земли, по размерам превосходящая некоторые из европейских государств, по культурному и историческому значению являющаяся уникальной, неподдающейся каким-либо временным материальным оценкам, с чистыми богатыми рыбой реками, щедрыми лесами, плодородной почвой, сухим целебным воздухом¹⁾ была принесена в жертву экономике²⁾? Но невозможно найти на них однозначные ответы, с которыми могли бы согласиться все присутствовавшие на "Днях памяти". Слишком свежи раны, слишком сильна боль. Поэтому традиционный русский вопрос "Кто виноват?" был вынесен за скобки выступлений, докладов, бесед... Прошлое присутствовало не в обвинениях, а в а одном весьма простом, но почему-то непопулярном в современной России выводе - нельзя унижать человека, нельзя его убивать, приносить в жертву, нельзя уничтожать красоту в угоду любым, кажущимся сегодня сколь угодно высоким прагматическим интересам. Этот вывод был настолько для всех очевиден, что собравшиеся не тратили время на споры. Зримо, осязаемо на "Днях памяти Мологи домини"ровало лишь одно - желание услышать друг друга, поделиться чувствами, мыслями, воспоминаниями о той далекой, прекрасной Мологе, наполнить сердца любовью, милосердием, состраданием и надеждой, передать эти чувства детям, внукам, всем, кто не считает себя людьми без Родины.

"Расскажи мне, мама, про Мологу,
Только не печально, а светло..."³⁾

И мологжане рассказывали. О мологских улицах, о рыбалке на реке Мологе ("До дна пять метров, а вода кристальная - все, как на ладони видно: как щука прячется, как окунь наживку трогает"); о своих учителях, друзьях и подругах, одноклассниках, соседях... Кто-то вспомнил о том, как вместе с отцом сидя дома у открытого окна, слушал пение Леонида Витальевича Собинова. Знаменитый тенор неоднократно приезжал отдыхать в Мологу к своей сестре Александре Витальевне Корсунской и часто пел под аккомпанемент ее мужа, хорошего пианиста. (Видимо, окна в доме Корсунских также не закрывались). Один из старейших членов "Землячества мологжан", Вадим Иванович Гуськин, рассказал о своеобразном мологском празднике (именно так назвал рассказчик этот необычайный ритуал) - "Похороны ремня".

За гробом шествует многочисленная траурная процессия. Во главе процессии - мальчишки на высоких ходулях и похоронный оркестр. Музыкальными инструментами для оркестрантов служат деревянные ложки, медные тазы, кастрюли, пестики с толкушками... Гроб разукрашен крупными, видимыми за квартал, надписями: "НЕ БЕЙТЕ РЕБЕНКА!", "ЛЮБИТЕ ДЕТЕЙ!". В гробу лежит широкий кожаный ремень - еще в наши дни одно из самых распространенных средств воспитания. Процессия проходит через весь город, ширясь и разрастаясь от дома к дому. Конечной целью маршрута является поляна в лесу, посередине которой возвышается большая куча валежника. Гроб с ремнем возлагают на валежник. Произносится приличествующая моменту траурная речь. Валежник поджигают, и тут же начинается всеобщее ликование.

Надо ли говорить, что благодаря такому "празднику", не только в Мологе, но и ее окрестностях, редко кто из взрослых позволял себе поднять руку на ребенка. Уважительное отношение к людям, независимо от их возраста и положения - характерная черта мологжан. Поэтому - что удивительно для города - среди мологжан не было нищих. До революции в Мологе была широко развита благотворительность. В городе с населением в пять тысяч человек были две богадельни, два детских приюта. По подписке среди граждан города и частично за счет земства заготавливались и развозились по деревням подарки для крестьянских детей. На Рождественские праздники устраивались елки в помещении "Манежа"⁴⁾, при этом никто из детей не оставался без подарка. Во времена НЭПа, если кто из мелких предпринимателей терпел нужду, его спасали от полного банкротства соседи: принимали под свою опеку, совместно выступали гарантами для получения ссуды и т.д.

Выступали гарантами, спасали, дарили...
К сожалению, мало кто из мологжан, в силу известных причин, может теперь выступать гарантом. Но дарить они по-прежнему могут. Дарить воспоминания...

Пожилая женщина в темном платке рассказала о своем отце-священнике, причисленном недавно Русской Православной Церковью к лику святых. Учительница вспомнила поименно почти всех выпускников ее класса в мологской школе. Седовласый историк поведал об имении Иловна, родовой усадьбе Мусиных-Пушкиных. Где-то там под толщей вод находится сейчас могила графа А.И. Мусина-Пушкина, открывшего миру "Слово о полку Игореве". В Мологском уезде жил и автор бессмертной "Свадьбы Кречинского" А.В. Сухово-Кобылин...

Со сцены и в разговорах звучали имена уроженцев Мологского края художников Ф. Г. Солнцева и Л. Д. Блинова, популярного ленинградского поэта А. Т. Чивилихина, известных ученых, государственных деятелей, меценатов… Картины Ф. Г. Солнцева привезенные в Рыбинск из Эрмитажа экспонировались в эти дни в Рыбинском музее-заповеднике.

Молога оживала в песнях известного московского композитора Юрия Бирюкова, в стихах Сергея Хомутова, Евгения Розова...

Оживала чистой, прекрасной и недоступной для грязи суетного времени женщиной. Ее невозможно было не любить. А тот, кто любит, тот сам неизбежно становится чище, целомудреннее, милосерднее… Не так ли?

Дни памяти Мологи завершены, но "не печально, а светло". И хочется верить, что этот свет, свет нежной сыновней любви, когда-нибудь будет ценится в России дороже киловатт часов и дебетов с кредитами.

1. Молога находилась на возвышенном песчаном берегу. Благодаря своеобразному микроклимату и сухому воздуху ее миновали эпидемии холеры и чумы. В конце девятнадцатого - начале двадцатого веков окрестности Мологи, несмотря на свою отдаленность, были одним из излюбленных мест отдыха москвичей и петербуржцев.

2. Многие исследователи полагают, что и с чисто экономической точки зрения строительство Рыбинского водохранилища было неоправданно - "дебит" явно зашкалил над "кредитом". Подробнее об этом в статье Геннадия Корсакова "О море, море...",

3. Из стихотворения З. Горюновой "Расскажи мне, мама, про Мологу..."

4. Манеж - высокое деревянное здание в центре города построенное в конце XIX века для гимнастической школы. Вокруг здания был разбит великолепный сквер с прекрасными липовыми и березовыми аллеями. До последних дней Мологи он оставался одним из любимейших мест отдыха горожан. По периметру сквера были проложены концентрические дорожки для пеших прогулок, бега, а также обучения верховой езде и конным упражнениям. Последнее и предопределило название самого здания - Манеж. В средней части Манежа, так называемом амфитеатре, находились кресла для зрителей. Пол амфитеатра мог подниматься и приобретать покатое положение, для лучшего обзора зрителями происходящих на сцене действий.