читать далее ❯ ❯ ❯

II. Инга

То, что с Мареком произошла какая-то беда, Инга почувствовала еще в четверг ночью, когда вдруг неожиданно во сне защемило сердце. Она проснулась и в полумраке зарождающегося утра увидела за окном квартиры его переполненные ужасом глаза. Инга резко поднялась с кровати, но потом успокоилась и отнесла все случившееся к игре воображения. Она прошла в ванную комнату, плеснула в лицо пригоршню воды. Затем выкурила на кухне пару сигарет, выпила кофе, а когда часы показали семь утра, позвонила Мареку домой. Длинные гудки в трубке могли означать только одно – Марек дома не ночевал. Попытки дозвониться до него позднее, с работы, также оказались безрезультатными. Кто-то из подруг, заметив ее озабоченность, сказала, будто пару дней назад видела Марека в обществе Лийз. Другая "успокоила", что парням вообще верить нельзя. Сердце Инги говорило ей о другом, но она, как и большинство современных девушек, больше верила подругам и своему небогатому, но уже переполненному обидами, недомолвками, обманами жизненному опыту.

Когда на следующий день, в пятницу, Марек опять не ответил ни на один телефонный звонок, не позвонил ни разу сам, а вечером не пришел на свидание, заставив Ингу в ожидании более часа прятаться от дождя под навесом Ратуши, она поняла – он снова пропадает у Лийз!

Инга не ревновала. Разве можно всерьез ревновать этого длинного угловатого мальчишку, изображающего из себя лорда? Да пусть гуляет где угодно и с кем угодно! Но предпочесть ей, Инге, глупую, всегда растрепанную Лийз – это...это... Нет слов, что это такое! Ни ему, ни Лийз такие фокусы даром не пройдут. Они должны понять...

Что они должны понять, Инга так и не смогла для себя решить, но что ей надлежит сейчас делать, она знала прекрасно.

Не обращая внимания на участившийся дождь, засунув в целлофановый пакет сломанный ветром зонтик, она застучала каблучками вниз по улице Виру к трамвайной остановке.

Потом, уже сидя в трамвае, она представляла, как ворвется в квартиру Лийз и вопьется ногтями в длинные волосы подруги. Как сбросит с кровати одеяло, пнет Марека под пах и уйдет, громко хлопнув дверью... Или нет... Она пролезет к ним в комнату через окно, подкрадется... Она будет наблюдать за ними, она подстережет момент и...

Трамвай неторопливо стучал по рельсам. Картины мести, исполненные сочными красками мельчайших подробностей, менялись, дополняли одна другую. Инга успела прокрутить в голове не менее тысячи вариантов, а заодно и обсохнуть, поправить прическу, подвести глаза, посмотреться в зеркало и остаться довольной своим видом. Но когда она, в полной боевой форме, оказалась перед дверями квартиры Лийз, все варианты перемешались и уступили место Его Величеству Случаю.

Дверь долго не открывали. Пришлось звонить еще и еще раз. Инга слышала, как кто-то шепчется в прихожей. Один раз скрипнула створка шкафа. Она звонила снова и снова. Наконец дверь приоткрылась, и в щелочку высунулось опухшее от дневного сна лицо Лийз. Инга с силой толкнула плечом дверь, ворвалась в прихожую, с размаху ударила подругу по лицу целлофановым пакетом с торчащей наружу ручкой зонтика, влетела в спальню и, уже срывая с кровати одеяло, заметила, что под ним был не Марек, а совершенно незнакомый голый мужчина. Инга испуганно ойкнула, обернулась назад и, столкнувшись с наступающей из дверей Лийз, спросила:

– А где Марек?

– Какой Марек? – Лийз угрожающе надвинулась на Ингу, так, что та, ступив шаг назад, споткнулась и села на краешек кровати.

– Ой, Лийз, – заплакала Инга, наконец-то поверив своему кричащему о беде сердцу. – Марек пропал. Телефон не отвечает, мне не звонит, к Ратуше не пришел...

По ее щекам потекла тушь. Она попыталась ее вытереть тыльной стороной мизинца, но еще больше размазала, нарисовав под глазом большой фиолетовый синяк.

Лийз молча смотрела на подругу, не зная – то ли выгнать ее, то ли утешить. Возникла пауза.

Мужчина, слегка укрывшись одеялом, с любопытством наблюдал за происходящим.

Наконец Инга встала с кровати и направилась к дверям.

– Подожди, – сказала Лийз, – позвони от меня Арно или Велло. Они вместе с Мареком в тир Кайтселита² ходят. Не надо так паниковать. Попробуй дозвониться до его старой квартиры в Копли – ее сейчас у Марека взяла в аренду одна парочка из Кейла. Я тебе дам записную книжку – там есть несколько телефонов. Возможно, кто-нибудь подскажет, где искать твоего парня.

Слово «твоего» Лийз нарочито выделила интонационно, потом нагнулась к стоящей рядом с кроватью тумбочке, открыла верхний ящик и принялась искать свою записную книжку. Инга в нерешительности стояла на пороге между комнатой и прихожей.

Мужчина на кровати почувствовал себя несколько забытым и, решив напомнить о своем существовании, спросил, ни к кому персонально не обращаясь:

– Он что у вас – один на двоих?

Лийз нашла записную книжку и подала подруге:

– Звони. Телефон на полке в прихожей.

Инга взяла книжку, вышла в коридор и принялась звонить подряд по всем расположенным возле имени "Марек" телефонным номерам.

Лийз прикрыла дверь в спальню и, оставшись наедине со своим партнером, постаралась ему объяснить, что Марек – не повод для ревности. Судя по воцарившейся затем тишине, нарушаемой лишь томными вздохами любовников, пытающихся таким образом копировать героев и героинь американского кино, ей это удалось сделать довольно быстро.

Спустя полчаса Инга уже знала, что Марек в среду вечером поехал на своем стареньком "Форде" к какому-то Альберту, который приходится братом его деду по отцовской линии. Альберт живет на хуторе, недалеко от Чудского озера. Марек планировал порыбачить с ним на озере и в четверг вечером вернуться в Таллин. В пятницу он должен был прийти в тир, но не появлялся там. Днем его искал Велло. Думали, что Марек пропадает у нее, у Инги, но, поскольку она сама его ищет, значит, он задержался на хуторе.

Договорились, если Марек не объявится раньше завтрашнего утра, то Инга, Велло и Арно поедут за ним на хутор к Альберту.

Закончив переговоры, Инга постучала в дверь спальни.

– Ну, как? – поинтересовалась Лийз, впуская подругу в комнату.

Инга рассказала о результатах переговоров.

– Мы бы с Агу тоже с вами поехали, да дел много. Правда, Агу?

– Да, можно бы, там красивая природа, но – дела, – согласился с Лийз ее обожатель.

На следующее утро Арно взял в Кайтселите джип, и спустя полчаса Инга, Арно и Велло уже мчались по Тартускому шоссе к берегам Чудского озера. Впереди их ждали семь дней и ночей, переполненных тревогами, надеждами, бессонницей и отчаянием.

Мы ничем не можем им помочь, уважаемый читатель, поэтому давайте пока познакомимся со сведениями, добытыми мной из самых разных источников о хозяине того жилища, в которое мы с вами заглянули главой раньше.

Местные жители называли его "русский знахарь" или дед Захарий...

_________________
2 Кайтселит – Союз защиты, добровольная военизированная организация в Эстонии.

III. Захарий

Дед Захарий жил отшельнической жизнью уже более сорока лет. В Московском университете, когда он был еще не дедом, а просто Захаром, ему посчастливилось встретиться с таким интересным человеком, как Владимир Федорович Лемке, известным ученым-востоковедом, пешком исходившим многие горные провинции Китая и Индии, опубликовавшим незадолго до Октябрьской революции ряд обширных научных трудов, посвященных истории и развитию религий этих стран. От Лемке к Захару перешла увлеченность Востоком. Он всерьез занялся изучением йоги, даосизма, различных форм буддизма, индуизма. В силу крайне ограниченной доступности для рядового студента публиковавшихся за рубежом исследовательских работ западных ученых, философов, религиозных деятелей, зерна истины часто приходилось выискивать среди плевел марксисткой критики. Это отнимало массу времени, но придавало процессу поиска особый аромат запретного и от того еще более сладкого плода. Его голова становилась вместилищем разносторонних, иногда конфликтующих между собой, иногда дополняющих одно другое знаний по вопросам восточных философско-религиозных учений и неотделимых от них психологии и медицины. Знания требовали систематизации. Дальнейшее движение вперед было невозможным без опытов их практического применения.

В двадцать восемь лет, уже будучи преподавателем на одной из кафедр Тартуского Государственного университета, Захар, оставив в Эстонии жену с маленькой дочерью на руках, бежал на Тибет. Это было в мае 1955 года. С собой он взял нож, топорик, бельевую веревку, пять коробков спичек, три килограмма сухарей, соль, ложку и котелок. Жене с дочкой осталось из вещей немногим больше, плюс – комната с печным отоплением в коммунальной квартире, минус – мужские руки, мужская поддержка и вера в людей как в существ, исполненных добра.

Каждый человек получает от жизни то, к чему стремится, если только сила стремления не распыляется на достижение побочных целей. Захар не распылялся, он умел целиком сосредотачиваться на главном и поэтому достиг Тибета. Он нашел своего гуру и превзошел его в части освоения меридианной энергетики, методов пульсовой диагностики и в других тонкостях управления жизнедеятельностью человеческого организма, человеческой психики. Он странствовал по буддистским монастырям, изучил санскрит, хинди, китайский язык, в совершенстве овладел премудростями всех видов йоги, создал собственную теорию, объединяющую йогу и учение Дао. Он был близок к тому, чтобы стать совершенным сиддхом, независимым от внешних условий – жары, холода, наличия воды или пищи.... Он почти достиг внутренней гармонии с самим собой и с окружающим миром (что, по его понятиям, одно и то же). Недоставало одного маленького штриха. Этим штрихом было то зло, которое он внес в мир, обнадежив, позвав за собой и потом бросив, как ненужный балласт жену и, тогда еще совершенно беспомощную Машеньку – свою девятимесячную дочь.

Тридцать лет спустя, в мае 1985 года, Захар, нелегально пересек границы трех государств и вернулся в Эстонию. Предчувствия, которые заставляли его спешить с возвращением, оправдались как нельзя хуже. Он не успел вымолить прощения у жены – она умерла ровно за день до его приезда, брошенная вторым или третьим по счету любовником и собственной дочерью в той самой комнатке из коммунальной квартиры, в которой он их с Машенькой оставил. Несмотря на все свои знания, Захар не мог ее воскресить. Дочь на похороны явилась пьяная, долго рыдала над гробом матери, а потом угрожала сдать своего бритоголового, облаченного в длинную тогу отца, в сумасшедший дом, если тот не даст ей денег на опохмелку.

Денег Захар не дал, но угрозы принял всерьез и уже на следующий день постарался привести свой внешний вид в соответствии с унылыми стандартами окружающего мира. Купил парик, сменил тогу на стандартный однобортный костюм, укоротил бороду. Документов у него никаких не было, поэтому пришлось сразу переходить на нелегальное положение. Претендовать на оставшуюся после смерти жены комнату в коммуналке он не мог, опять же по причине отсутствия каких-либо документов, подтверждающих его родство с умершей. Но проблемы жилья его мало волновали. Спать он привык не более сорока минут в сутки, отсутствие пищи даже в течение недель переносил безболезненно. Для поддержания физического и душевного здоровья ему требовалось уединение на два-три часа в день, что легко достигалось где-нибудь в лесопарковой зоне вблизи города. Новым для него была необходимость зарабатывать деньги, чтобы адаптироваться в непривычной среде, поддерживать в целях безопасности имидж среднего ранга служащего – стричься, ухаживать за бородой, чистить костюм, гладить брюки... Все это заняло довольно много времени. Только спустя пару месяцев после возвращения он, наконец, почувствовал, что может свободно ходить по городу, не привлекая к себе внимания людей.

Когда он пришел в гости к дочери с короткой щетиной волос на голове, в слегка поношенном, стандартном советском костюме, она не признала в нем того полоумного отшельника, который называл себя ее отцом на похоронах матери. Захару, на первых порах, и не нужно было это признание. Из богатого арсенала психологических методов воздействия на человеческую личность, которыми он владел достаточно совершенно, он применил наиболее, с его точки зрения, бесчеловечный, но одновременно и единственно возможный в сложившейся ситуации – насильно подчинил своей воле волю дочери. Воздействуя на ее подсознание, стал диктовать ей, что любить, что ненавидеть. Таким жестким путем ему удалось в довольно короткое время привить ей стойкое отвращение к алкоголю и курению, освободить от боязни жизни (боязнь жизни, а не боязнь смерти влечет людей к поиску источников забвения – в вине, наркотиках, отупляющих децибелах супермодной музыки).

И тут в дочери неожиданно проснулись материнский инстинкт и чувство вины. Выяснилось, что у нее есть своя дочь, Настя, которую государство три года назад отняло у непутевой матери и определило в детдом. Начался длительный процесс восстановления прав материнства. Повозка Немезиды двигалась со скрипом. Колеса не просили, колеса требовали обильной смазки. Процесс затягивался. Погрузившись с головой в бюрократическую трясину, Захар в какой-то момент ослабил контроль над дочерью. Между тем, хамство чиновников на всех уровнях, невозможность общаться с Настей вне стен детского дома, бесконечные домогательства и угрозы бывших собутыльников – все это оказывало мощное давление на е еще неокрепшую психику – гораздо более сильное, чем мог предположить Захар.

Дочь оказалась не в силах справиться с грузом навалившихся на нее проблем, переживаний, сомнений. Прибегнуть к помощи алкоголя, чтобы освободиться от гнетущего давления действительности, она уже не могла и однажды в состоянии сильной депрессии свела счеты с жизнью, оставив отцу записку с просьбой о прощении и поручая свою дочь Настю в его руки.

Не найдя другого пути, чтобы уменьшить то зло, которое после его бегства от семьи на протяжении десятилетий не прекращало своего победного шествия, Захар выкрал внучку из детского дома. Некоторое время прятал ее на квартире одного из своих университетских друзей. Тогда же, в июне 1986 года, на берегу Чудского озера на небольшом, спрятанном от людских глаз среди топей бесчисленных болот островке и стало расти это странное шалашеобразное жилище, в котором сейчас находился Марек.

IV. Настя

Прошло около недели с тех пор, как Марек, по прихоти судьбы, оказался невольным гостем Захария и Насти. Ощущаемые им в первые дни озноб, высокая температура, боли в легких почти прошли под влиянием целебных отваров, ароматических курений, непонятных процедур с обертыванием в мокрые простыни и тоненьких серебряных игл, которые Захарий не скупясь вводил в различные точки тела больного. Но самым могучим лекарством были не иглы и не отвары, а та удивительная атмосфера умиротворения, которая пронизывала все окружающее и заполняла без остатка сознание Марека в течение всех этих дней. Странно, но какое-то время он даже не задумывался ни об Инге, ни об Альберте, ни об оставленных в Таллине делах. Он знал, что они существуют, но где-то не здесь, а далеко-далеко, отдельно от него, и не имеют к нему никакого отношения.

Он помнит, как поддерживаемый за локоть Захарием первый раз вышел из жилища наружу. Был солнечный день. Они вдвоем гуляли по лесным тропинкам. Захарий его расспрашивал о жизни в Таллине, немного рассказал о себе. Потом к ним подошла Настя и с благословения Захария повела Марека через поросшую медуницей поляну к стоящей на песчаном пригорке группе берез. Березы были высокими, с гладкими белыми стволами. Подходя к ним Марек почувствовал, как его дыхание становится более легким и более глубоким одновременно, будто чья-то невидимая рука освобождает грудь от стягивавших ее долгие годы пут. Потом легкость распространилась по всему телу. Казалось, стоит чуть-чуть сильнее оттолкнуться от земли, и тело поднимется в воздух. Он видел, что то же самое ощущает сейчас и Настя. Марек представил, как они вдвоем парят в прозрачном пространстве между стволами берез, трогают ладонями теплые лучики солнца, то тут, то там пробивающиеся целыми снопами сквозь золотистые кроны деревьев, смеются, улыбаются...

Сделав шаг в сторону, он попробовал оттолкнуться, но Настя тихонько потянула его вниз за рукав рубашки:
– Не торопись. Позволь себе окрепнуть от болезни.

Марек засмеялся:
– Я вовсе не собираюсь от тебя улетать, – и тут же, опровергая сказанное, с силой оттолкнулся от земли.

Вершины деревьев угрожающе закачались.... Перед глазами мелькнул синий кружок неба... Лицо Насти оказалось вровень с вершинами, и Марек ткнулся затылком в мягкий ковер рассыпанных по земле осенних листьев. Настя испуганно наклонилась над ним:
– Тебе больно?

Он хотел сразу встать на ноги, рассмеяться, стряхнуть с одежды налипшие листья, но вдруг почувствовал, что ему приятен ее испуг. Она тоже это почувствовала и стала грустной.

Вечером, устраиваясь спать на своем, ставшем уже привычным для него ложе, Марек заметил, что та благостная атмосфера, в которой он пребывал все эти дни, незаметно меняется. Нет, она не исчезла совсем, но перестала быть чем-то определяющим для него, навязанным извне. Он вдруг понял, что может сам, по своему желанию, добавлять к ней палитру своих внутренних ощущений. В первые дни его лесного плена он не мог этого делать. Окружающий мир, входя в его сознание, формировал течение мыслей, эмоции и тем самым оказывал положительное влияние на весь процесс лечения. Сейчас Марек сам становился творцом, способным по своей прихоти менять окружающий мир. Он вспомнил лицо Альберта и физически почувствовал, как сгустился воздух в комнате. Приближение Инги привнесло какие-то тревожные красные всполохи. Он ощущал, он наблюдал, как рождающиеся в памяти образы воздействуют на внешнее пространство. Марек попытался анализировать возникающие зависимости, но в какой-то момент образы стали появляться и исчезать помимо его желания. Из свободного творца, каким он возомнил себя, Марек становился рабом. Но если раньше он был рабом доброго, благостного внешнего мира, то теперь – рабом собственных, не управляемых им воспоминаний. Мареку показалось, что он вновь задыхается под толщей воды. Ему стало страшно. Он закричал и тут же почувствовал, как на его разгоряченный лоб легла прохладная рука Насти.

– Успокойся, успокойся... – шептала Настя, гладя Марека по лицу, – у тебя снова жар, но это пройдет. Ты переутомился. Мы слишком долго гуляли по лесу. Все будет хорошо...

Она трогала его волосы, что-то шептала....

Марек почувствовал, как вокруг него восстанавливается прежняя атмосфера тепла, доброжелательности, умиротворения и, успокоенный, уснул, прижав к своей груди руку Насти.

Последующие два дня прошли в многочисленных оздоровительных процедурах. Захарий сказал, что у Марека был кризис, вероятной причиной которого явилось то обстоятельство, что ослабленный болезнью организм восстанавливался не за счет лекарств и активизируемых ими внутренних процессов, а за счет воздействия на него внешних полей, спектр которых слишком резко отличался от тех, в которых организм привык находиться с момента своего зарождения. Сейчас кризис миновал, и можно быть уверенным, что больше не повторится. Утром, на десятый день пребывания Марека в лесной хижине, Захарий, вслушиваясь в пульсы пациента, сделал заключение, что отныне Марек здоров и завтра они с Настей помогут ему добраться до хутора старого Альберта.

Марек вышел из жилища, хотел найти внучку Захария, но старик сказал, что она ушла в лес. Погода была теплая, солнечная, и Марек решил один пройти к тем чудесным березкам. Он нашел их не без труда, подошел к одному из деревьев, потрогал белый ствол...

– Летать! И придет же в голову подобный бред... – прошептал он вслух, но где-то в глубине души оставил место для сомнения.

Настя вернулась домой под вечер, с целым ворохом каких-то трав и ведром брусники. Марек смотрел, как она, сняв косынку, распустила свои длинные волосы, пригладила их рукой, подошла к стоящим на краю полянки осинкам и стала совершать обряд очищения. Она проводила ладонями вдоль тела, "соскабливая" с него энергетические загрязнения и стряхивала их с кончиков пальцев под корни деревьев. Марек уже видел, как то же самое делал Захарий и даже пробовал как-то очищаться сам. Сейчас его привлекал не сам обряд. Он смотрел на Настю и думал о том, что завтра вечером уже ее не увидит. Не увидит ее ресниц, губ без следов помады и красок. Не увидит ее глаз, которые могут превращаться в цветы шиповника. У него возникло желание подойти к ней, поцеловать ее тонкие пальцы, прижаться головой к ее груди, как дети прижимаются к груди матери. Но он чувствовал непривычную робость, боялся ненароком ее обидеть. И еще ему мешало ощущение, что Настя, совсем девчонка на вид, на самом деле старше его на много-много лет.

Когда небо стемнело и над поляной перед жилищем зажглись звезды, она подошла к нему и пригласила прогуляться по лесу.

Снова они шли вдвоем, взявшись за руки и снова молчали, ощущая близость друг друга. В глубине души Марека шевельнулась надежда, что к нему вновь может вернуться ощущение легкости в теле, и Настя научит его летать... Он поймал себя на мысли, что находясь рядом с ней мыслит и чувствует немного наивно, по-детски, готов верить в любые сказки. Они пересекли поляну, поднялись на знакомый песчаный бугорок и сели рядышком на поваленный бурей ствол старого дерева. Настя попросила Марека рассказать о тех людях, которые его окружают в Таллине. Марек с увлечением стал расписывать, какие у него замечательные друзья, как весело они проводят свободное время, как, еще, будучи школьниками, боролись за восстановление независимости Эстонии, стояли, взявшись за руки, вместе с десятками тысяч взрослых людей в единой Балтийской цепочке. Но, почему-то, не упомянул в своих рассказах ни об Инге, ни о Лийз.

Настя положила руку ему на колено и, чуть сжав пальцы, спросила:
– Почему ты ничего не рассказываешь об Инге? Ты любишь ее?

– Ингу? – переспросил Марек. Он не определился ни в своем отношении к Инге, ни в своем отношении к Насте и поэтому хотел сказать, что не знает никакой Инги, но Настя его остановила:

– Не говори больше ничего, иначе ты скажешь неправду. Я хочу, чтобы ты был счастлив, и если не возражаешь, научу тебя, как стать им.

Марек понял, что с Настей невозможно быть неискренним и почувствовал себя несколько неуютно, как нашкодивший и пойманный за руку школьник. Но, что она может знать о счастье? Тем более научить? И все равно, так приятно сидеть с ней рядом, слушать ее голос...
– Учи. Я постараюсь быть прилежным учеником, – согласился он.

– Вспомни самый счастливый момент в твоей жизни.

Марек стал перебирать в памяти различные события, которые по тем или иным признакам можно причислить к счастливым, но везде рядом с ощущениями радости присутствовала толика неудовлетворенности, неполноты. Хотя...

– Пожалуй, самые счастливые дни для меня были здесь, – с изумлением отметил он вслух только что сделанное открытие.

– Это плохо, что тебе не за что зацепиться в прошлом – сказала Настя. – Здесь ты находился в атмосфере добра, но не мог на нее воздействовать. Она создавала твои эмоции, определяла направленность твоих мыслей. Она на тебя воздействовала, а не ты на нее. Это было счастье раба, попавшего к доброму хозяину.
– Мне никогда не было так хорошо...

– Ты хотел бы быть вечным рабом?
– Я... – Марек почувствовал, как краснеет от волнения его лицо. – Я счастлив здесь. Сейчас. Рядом с тобой....

– А Инга?
– Инга... – Марек задумался. Он не знал, как выразить словами то различие, которое существовало между его любовью к Инге и любовью к Насте.

– Инга – это другое, – начал он неуверенно и тут же сам для себя ясно определился: во всей гамме оттенков его любви к Инге изначально превалировала сексуальность, естественная тяга, влекущая мужчину к женщине; пробуждающаяся в нем сейчас любовь к Насте, напротив, была почти полностью лишена сексуальной окраски. Он всем сердцем тянулся к этой маленькой лесной волшебнице, как ребенок тянется к матери, как монах-затворник к сошедшей с небес в его келью деве Марии. Эта вторая любовь была не выше и не ниже первой – она была другой, в ней было ощущение вечности...

Он взглянул на Настю и понял, что она уже прочитала ответ на его лице. Некоторое время они сидели молча, потом он вдруг попросил:
– Научи меня летать.

– Летать не учат, летать учатся сами, – ответила Настя и предложила, – Хочешь, я покажу тебе фокус?
Марек пожал плечами.

– Смотри! – Настя протянула вверх раскрытую ладонь. Тотчас же из мириада пылающих над ними звезд отделилась одна маленькая звездочка и, прочертив на темном небе тонкую золотистую полоску, упала в Настину ладонь. Настя опустила ладонь на уровень груди. Звездочка висела над ладонью в сантиметре от поверхности кожи. Ее лучи заливали холодным голубым светом все окружающее пространство, отражаясь, как в зеркалах, в сверкающей бересте молчащих берез. Настя засмеялась и подбросила звездочку вверх. Высоко над их головами снова вспыхнула светящаяся полоска, и звездочка затерялась среди своих сверкающих сестер.

– Как ты это сделала? – удивился Марек. – Расскажи, я тоже хочу научиться такому фокусу!

Настя хитро улыбнулась, совсем как ребенок, довольный тем, что удалось одурачить взрослого, и отрицательно покачала головой:
– Ни за что.

Потом уже серьезно добавила:
– Для того, кто учится творить окружающий мир, с годами становится все меньше и меньше невозможного. Я тебе обещала рассказать о счастье, так вот, счастье – это творчество. В этом фокусе я выступала в роли Творца: он придуман и показан мною вопреки законам логического мира. Идеально счастлив может быть лишь Творец, преодолевший все зависимости...

– Но человек всегда зависим! – возразил Марек. – Его мучают жажда, голод, холод, жара... Внутри него дремлют древние инстинкты, которые сильнее разума. Независимо от желаний его может убить молния, смести в пропасть ураган. Микроскопическая инфекция делает здорового человека больным. Его характер, строение тела, черты лица предопределены генами тысяч предшествующих поколений. Его карьера зависит от расположения к нему начальства. Он смертен, в конце концов! Он рождается, живет и умирает в мире зависимостей, каждый его шаг предопределен миллиардами видимых и невидимых причин... Все более возбуждаясь, Марек говорил об универсальности законов логики, согласно которым вся вселенная находится в непрерывном движении, а суть движения – бесконечная смена чередований причин и следствий. Стрела времени летит только в одном направлении. Всякое действие имеет скрытую комбинацию миллионов причин, а, следовательно, предопределено. Свобода творчества – мираж, данный человеку на потеху его гордыни!

Настя слушала молча, не перебивала, на ее лице не было заметно никаких эмоций, по которым обычно судят о согласии или несогласии оппонента с мнением оратора.

– Прости, я не верю в чудеса, – несколько умерив пафос речи, подытожил Марек. – Не верю, что можно показывать фокусы вопреки законам логики. Я не знаю причин, почему звездочка упала с неба на твою ладонь, но я знаю, что причины были.

– Конечно, были, – согласилась Настя. – Но они были подчинены мне. Я была Творцом фокуса. Я привнесла алогичность в окружающий мир, чтобы доказать тебе возможность существования невозможного, возможность творчества, возможность свободы, возможность счастья. Полностью свободный от зависимостей Творец – это идеал. В идеале нет зависимостей, значит, нет смерти, нет умирания мига за мигом. Каждый миг – вечность. В идеальном творении миг и вечность равновелики. Нет различия между целым и частью. К идеалу можно приблизиться, но его никогда нельзя достичь. Реальное творчество – это стремление к идеалу. Человек изначально несет в себе две ипостаси: будучи включенным в пространственно-временной континуум, он зависит от законов логики; будучи Творцом по своей природе, он выходит за рамки этого континуума, он свободен. Он может привносить чудо творения в каждый миг временного бытия, бесконечно приближать миг к вечности, он может творить свой вечный мир, он может быть счастлив...

– Постой, постой, – Марек поднял руку, как бы защищаясь от избытка нахлынувшей на него информации, – откуда в твоей голове такая мешанина? Я даже не понимаю значения многих слов, которые ты так легко произносишь.

Настя несколько смутилась, потом встала с поваленного дерева, протянула руку Мареку. Он принял ее пальцы в свою ладонь. Девушка с силой потянула руку на себя. Марек пружинисто выпрямил колени, но, не рассчитав сил, сделал это чересчур энергично, потерял равновесие, навалился грудью на Настю и непроизвольно обнял ее за плечи. Какой-то миг ему показалось, что она тоже подалась ему навстречу. Он почувствовал, как ее маленькое тело каждой своей клеточкой плотно прижалось к его телу. Но это был только миг, и Настя тотчас легко выскользнула из его объятий наружу.

– Ты знаешь, – продолжила она разговор так, будто и не было этого момента близости, – я всему от дедушки научилась. Дело не в том, какими словами рассуждать. Можно все гораздо проще объяснить: твори мир сообразно с тем идеалом, который есть в твоем сердце, и ты обретешь счастье, если сможешь не изменить своему идеалу.
– А если в сердце пусто?

– Ты сам знаешь, что это не так.

– Но что я могу творить, что я могу менять в окружающем меня мире? Звезды доставать с неба, как ты, я не умею и... зачем это?

– Пойдем к дому, – предложила Настя, – уже очень поздно.
Она снова протянула ему руку. Он осторожно принял ее ладонь в свою, и они пошли по еле заметной тропинке назад, в сторону жилища, разговаривая о звездах, о счастье, о добре и зле, о том, что каждый человек живет в том мире, который он сам вокруг себя создает и еще о многом-многом другом. Они торопились сказать как можно больше, потому что завтра, около хутора старого Альберта, их дороги, возможно, разойдутся навсегда, и кто его знает, будет ли в их жизни когда-нибудь еще такой теплый, волшебный вечер, когда разговоры на "вечные темы" затрагивают сердце и отзываются во всем теле сладкой истомой.

V. Инга

В пятницу, 25 сентября, от хутора старого Альберта одна за другой отъехали три машины – два джипа Кайтселит и полицейский Пикап. Неделя поисков – с водолазами, сетками, баграми, с опросами жителей близлежащих хуторов и деревень – дала свои безрадостные результаты: обнаружено тело Альберта, свитер Марека, весла, затонувшая на глубине более четырех метров лодка. Были составлены подобающие случаю бумаги. Полицейский сказал, что дальнейшие поиски бессмысленны – надо ждать, когда тело Марека всплывет, тогда во всей этой истории будет поставлена точка. Велло и Арно уехали в Таллин еще два дня назад – их ждала работа, а вслед за ними сегодня разъезжались по своим делам участвовавшие в поисках друзья и знакомые Марека, работники полиции...

Инга настояла, чтоб ей разрешили пожить до следующих выходных на хуторе – за собаками присмотреть, поросят вовремя подкормить. Она проводила взглядом машины, покуда они не скрылись за поворотом на главную дорогу, вернулась в дом и, забравшись с ногами в стоящее на закрытой веранде большое старинное кресло-качалку, стала, уже в который раз, размышлять над всем увиденным и услышанным в эти дни, над всем, что так или иначе могло касаться поисков Марека.

Умом она понимала – найти Марека живым, нет никаких надежд. Невероятно, чтобы после того, как лодка пошла ко дну, он смог проплыть более трех километров в холодной осенней воде. Но даже если каким-то чудом это и случилось, то у него не было шансов выжить, не умереть от переохлаждения и потери сил на заболоченном берегу вдали от человеческого жилья...

Ум в своих выводах был однозначен. Возможно, еще неделю назад она бы и поверила его логике, но после того, как сердце уже однажды доказало свое неоспоримое право на истину, ум сдал свои диктаторские полномочия. Инга почувствовала, что она женщина. Это мужчины отмахиваются от всего, что не может вместиться в прокрустово ложе логики. Для женщин нелогичность также естественна, как существование их самих. Сердце не говорило ей о том, что Марек умер, так почему она должна была верить нелепым доводам рассудка? Бывают же в жизни чудеса! То, от чего и Арно, и Велло, и другие участники поисков досадливо отмахнулись, как раз и могло явиться наиболее значимым в процессе поисков. Впрочем, все по порядку.

От местных жителей она узнала, что недалеко от побережья, в лесу, живет русский знахарь с маленькой внучкой. Вокруг их личностей ходит много разных легенд и слухов. Например, будто бы знахарь, вообще, никогда ничего не ест. Он нашел или вот-вот найдет такой способ существования (он называет его автотрофным), когда живые организмы для того, чтобы жить, не должны будут поедать друг друга. Сейчас для жизни одних просто необходима смерть других: мясо, травы, зерна - это все дары смерти на благо живым. Одно живое существо получает энергию жизни и необходимые для ее усвоения вещества только через уничтожение другого живого существа, чтобы потом его плоть, в свою очередь, стала для кого-то пищей. Миллионы лет существует равновесие жизни и смерти. Жизнь и смерть взаимозависимы. Но скоро люди научатся получать энергию жизни за пределами биосферы, не привлекая смерть в союзники, а все необходимые для усвоения жизненной энергии вещества будут добываться напрямую из минерального царства. Знахарь уже почти создал кусочек автотрофного мира вокруг своего жилища. Сделал смерть ненужной для жизни, бессмысленной, поэтому рядом с его жилищем никто не умирает. Он скрыл свое жилище от посторонних глаз, но тот, кому угрожает смертельная опасность, может добраться до него без всяких проводников, ведомый обостренным чувством интуиции. Ни Кайтселит, ни полиция не смогли отыскать жилье знахаря лишь потому, что они не были несчастными, не стояли на краю гибели, а вовсе не из-за того, что такого жилища не существует. Вот у Лейды сын от рака помирал, неизлечимым считался, сбежал из дома и нашел русского знахаря. Попросил у него помощи, а через месяц вернулся из леса домой совершенно здоровым. Он теперь про автотрофность и другие чудеса лучше других рассказать может. Весь книгами обложился, что-то выписывает из них, размышляет.

Коль у Марека такая беда случилась, да рядом с тем местом, где по слухам живет этот знахарь, то он вполне мог спастись и сейчас вроде как в вечности живет.

Но и этого мало. Галя Паометс видела, как внучка знахаря по ночам, когда сильно штормит, над озером летает, ищет попавших в беду рыбаков, чтобы вовремя помочь им в случае какой беды.
Опять-таки Марек не мог остаться незамеченным.

Еще люди говорят – если от кого внучка подарок примет, то через тот подарок у дарителя сокровенные желания сбудутся. Примеров тому не счесть. У тетки Варвары пацан подарил внучке знахаря бусы из рябины, а на следующий день к ним родственники приехали в гости и пацану велосипед подарили, о котором он все лето бредил.

У Инги есть получше, что подарить – колечко золотое, к примеру, или массивную серебренную цепочку с кулоном – подарок Марека.

Правда, говорят, что, если внучка от подарка откажется, то это верный признак несчастья. А коль кто из корысти дарит, то она никогда не берет. Внучка Захария якобы говорит, что корыстные люди – слуги своего богатства. Богатство от них всю жизнь капля за каплей высасывает. Тот, кто хозяин своего богатства, тот добрый человек. Богатство ему служит для добрых дел, для радости сердца, и вовсе неважно – рябиновые бусы или золотые слитки составляют это его богатство. Настанет время, и все люди будут творить только добрые дела. Повсюду появятся островки автотрофного бытия, а когда они сольются в единый автотрофный мир, то люди станут бессмертными, как древнегреческие Боги, и такими же всемогущими.

Инга не совсем понимала, как это можно жить автотрофно. Но во всех этих рассказах о знахаре, его внучке и бессмертии, которое они когда-нибудь подарят людям, было что-то очень правдивое. И само собой получалось, что даже если и есть в них какие-то домыслы (что за рассказчик, если не присовокупит к своему рассказу долю вымысла!), все равно – Марек никак не мог погибнуть.

Успокоенная этой очевидной истиной, она свернулась в кресле калачиком и уснула, укрывшись сверху теплым шерстяным пледом.

VI. Сон Инги

Сон Инги был до краев переполнен звуками, запахами, красками и, конечно же, чувствами. Она даже пыталась ущипнуть себя за кончик носа, чтобы убедиться в нереальности происходящего, но всякий раз значимость, происходящих во сне событий без остатка завладевала ее вниманием.

А снилось ей, будто она, Инга, спала... Спала в кресле-качалке на застекленной веранде в доме старого Альберта. Во дворе спали собаки. В близком лесу спали звуки покинувших хутор автомобилей, голоса полицейских, стуки каблуков форменной обуви – вся суета прошедших суток. Неслышно, вместе с лунным светом, на веранду вошла красивая, еще очень юная женщина – босая, в голубом платьице до колен, с распущенными длинными светлыми волосами. Инга поняла, что это внучка русского знахаря, Настя, и нисколько не удивилась ее приходу. Вот только возраст внучки оказался другим, нежели она представляла себе по рассказам хуторян. Выходит, внучки знахарей тоже вырастают и превращаются в маленьких женщин...

Настя подошла к креслу-качалке и дотронулась кончиками пальцев до Инги:
– Можно мне с тобой поговорить?
– Конечно...
– Ты ищешь Марека. Зачем он тебе? Ты не научишь его быть счастливым.
– А разве счастью учат?
– Дедушка говорит, что учат. Счастье – это творчество, а творить безграмотно невозможно. Ты согласна с этим?
– Не знаю. Мне нужен Марек. За те дни, что мы провели врозь, я поняла, что люблю его, и кроме него у меня никого нет.
– Если ты любишь, значит, ты желаешь ему счастья.
– Не отбирай у меня Марека. Ты красивая, умная... Ты можешь свести с ума любого парня... Хочешь, я подарю тебе колечко?
– Ты не хочешь, чтоб он узнал, что такое счастье?
– Я хочу, чтобы и он, и я, и тот ребенок, который у нас родится будущей весной, – все были счастливы.
– У тебя будет от Марека ребенок? – удивилась Настя и снова дотронулась кончиками пальцев до Инги:
– Ах, да. Прости, я не догадалась.
Она задумалась.
Инга смотрела на ее лицо, бледные с синими прожилками вен руки, понимала, что перед ней стоит не просто внучка знахаря, а женщина, которой тоже нужен Марек. Странно, но ни ненависти, ни зависти к ней Инга не чувствовала.

– Возьми колечко, – попросила она Настю, – пусть он будет жить. Это главное. А с кем – пусть решает сам. Я все равно тебе благодарна. Ведь ты спасла его, правда?

Настя неопределенно пожала плечами.

Инга поняла, что это так и что иначе Настя не пришла бы к ней. Вопрос был излишним. Она сняла с мизинца правой руки колечко с маленьким бриллиантом, горящим на стыке двух золотых лепестков, и протянула его Насте.
Настя приняла подарок.

– Ты права, – сказала она, примеряя кольцо, – никто не должен отнимать у человека право выбора. Но чтобы выбирать, человек должен знать все, а все знать – невозможно....

Она снова задумалась. Села на пол возле кресла-качалки и, как бы еще не окончательно решив, но уже понимая, что по-другому быть просто не может, пообещала Инге:

– Я не буду его удерживать. Я не буду вместо него решать. Он узнает обо всем, о чем мы с тобой говорили, и будет решать сам.

Она подошла к открытым в комнату дверям и громко позвала:
– Марек!

Инга помнит, как забилось во сне ее сердце, когда на веранде появился Марек. Помнит, как он взял ее за руки. Потом все: и Настя, и веранда вместе с потертым креслом-качалкой – все-все куда-то исчезло, и они вдвоем с Мареком летели по гудящим трубам бесконечно длинного тоннеля. Потом....

Потом она проснулась. Было уже утро. Над озером стоял густой белый туман. В доме было ужасно сыро от этого тумана, но совсем не холодно, потому что на полу, возле кресла, прижавшись щекой к ноге Инги, спал Марек.
С левой стороны к его груди был приколот плоский розовый цветок шиповника...