Келейные записки иеромонаха Серапиона

Тетрадь третья

Ночлег в Шумарово
Не желая более искушать судьбу, мы решили остановиться на ночлег в Шумарово. В окнах одного из домов на окраине села еще теплился свет. Постучали. На крыльцо вышел хозяин. Им оказался Дмитрий Иванович Чернышев, владелец местной сыроварни и мелочной лавки. Выслушав нашу просьбу, он открыл ворота во внутренний двор. Бричку поставили под навесом, а лошадь на ночь распрягли и, бросив на землю пару охапок соломы, привязали рядом с бричкой к столбу. Затем вслед за хозяином прошли в дом.
Дмитрий Иванович раздул сапогом самовар¹. Я поведал ему о наших приключениях. Он рассказал, что три года назад у них был случай, когда, также недалеко от Шумарово, волки загрызли женщину из Большой Режи. «Главное, если нет рядом укрытия, не бегите – у них инстинкт разгорается. Догонят, собьют с ног – и поминай как звали. Отпугивать криком не надо, в глаза нельзя смотреть – это все для хищников как угроза, а при угрозе они считают лучшей защитой нападение. Вот если стоять в полный рост на возвышении с воздетыми вверх руками, чтобы выше казаться, и громко, но спокойно говорить – это для них сигнал, что перед ними кто-то большой, сильный, но не желающий им зла – с ним лучше не задираться». От разговора о волках перешли к поиску общих знакомых. Выяснилось, что Дмитрий Иванович хорошо знает Александра Егоровича Крилова, а с Елизаветой Федоровной Бродовой его связывает многолетняя дружба еще с детских лет. Знал он и ее мужа, племянник которого Алексей Антонович Брядовой² на земском собрании был избран заведующим Шумаровским военно-конским участком.
Ермолай, перегруженный впечатлениями уходящего дня, медленно потягивал сложенными в трубочку губами чай из блюдечка, прикусывая сахаром, и больше молчал.
Пока мы чаепитничали, жена Дмитрия Ивановича приготовила для нас с Ермолаем места на сеновале, куда мы вскоре и перебрались.
Укрытый теплым лоскутным одеялом, убаюканный запахом душистого сена, я почти моментально провалился в сон. Однако сон был недолгим. Меня разбудили громкие всхлипывания.
– Ты чего не спишь, Ермолай? – обеспокоенно повернулся я к нему.
Он ничего не ответил, только всхлипывания стали громче.
– Да что с тобой? – схватил я паренька за плечи и слегка тряханул, приводя в чувство.
Он разревелся как ребенок, уткнулся лбом в мою грудь, и тут его прорвало:
– Вы такой добрый, такой честный, спасли мне жизнь, а зачем? Я трусливый и лживый человек. Я сам себе противен. Даже Глаша предпочла мне другого. И правильно сделала! Я ей платочка ситцевого не подарил, а Пашка в один день одел с ног до головы. Я жадный, никчемный человек. Но я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня. Не доверяйте мне никогда. Это я сегодня вам все это говорю, потому что совесть проснулась, а завтра она опять уснет, и от меня всем вокруг будут только несчастья!
– Успокойся, успокойся, – повторял я, гладя рукой его прижатую к моей груди голову. – Теперь у тебя все будет по-другому. Все будет хорошо.
– Да как же хорошо, если я сам себе не верю?
– А ты Богу верь. Если он совесть в тебе разбудил, значит, ты у него в любимчиках, и Он тебя без Своей помощи не оставит.
– Вы смеетесь надо мной? – Ермолай отстранился от меня и после секундной паузы обреченно произнес:
– Правильно – надо мной надо смеяться!
– Отнюдь не смеюсь. Христос к кому пришел? К грешникам. Ел и пил с мытарями. Коль ты осознал свою греховность, коль в тебе совесть заговорила, то ты сейчас для Христа – в любимчиках.
– Если такие, как я, любимчики, то кто же тогда праведники?
– Праведники в чести потому, что, как ты сейчас, каждый день слезами умываются.
– Слезы слезам рознь.
– Правильно. Но ты по себе знаешь, о каких слезах я говорю. Равноценны твоим слезам только слезы благодарности, потому что они тоже изливаются, когда человек осознает свою недостойность. Недостойность перед величием милости. Понимаешь, о чем я говорю?
Ермолай удрученно молчал.
– Когда человек испытывает благодарность? – не отступался я от него.
– Когда получает более того, что считает для себя заслуженным.
– Хорошо сказал! Подаяние, превышающее наши заслуги, – благое подаяние. Слышал, небось: «Блаженны нищие духом, ибо им будет дано Царство Небесное?»³
– Слышал, но как-то все мимо пропускал.
– Я тоже не сам дошел. Мне священник с детства за отца был, он все по жизни и растолковывал. Так вот, он говорил так, что благодать Божия дается всем людям⁴ – иудеям и эллинам, правоверным и самарянам, но принять ее в силах лишь нищие духом. Нищета духовная – противоположность надменности, плод осознания человеком греховности своей⁵. Те, кого мы почитаем за праведников, считают себя перед Богом величайшими грешниками, а свои заслуги недостойными той безграничной благодати, которую Господь изливает. Истинный праведник перед Господом не считает себя в чем-либо выше самого великого грешника. А потому готов служить каждому: отдавать последнюю рубашку и подставлять щеку⁶.
Ермолай задумался. За стенами сеновала начало светать. Короткая майская ночь быстро подходила к концу.
– Что толку мне от моей нищеты, если Глаша с другим, – прошептал он, снова впадая в меланхолию.
Я нарочито рассмеялся:
– Вчера ты прикидывал – не променять ли бедную Глашу на богатую Марфу Игнатьевну, а сегодня без Глаши уж и белый свет не мил?
– Потому как любовь никакой благодатью не заменишь, а коль её у меня отобрали, то и все остальное бессмысленно.
– Пашка отобрал? Так ты, кажется, назвал соперника?
– Я все просчитал – больше некому.
– Ух, какой ты математик! – Я захватил ладонью свисавший со стропил пучок сена и поднес к лицу Ермолая. – Что же это за любовь такая, если ее, как это сено, любой может захватить, отдать, развеять по ветру? – я подбросил пучок, и он развалился на сотни травинок. – Любовь не насморк, чтобы то быть, то не быть. Она суть наша. Мы созданы из вещества, называемого любовью. Любимый человек потому и любим, что дает нашей сути, любви, возможность проявиться, возможность жить. Любовь оживает в своем проявлении. Двое раскрываются друг перед другом, они – одно целое. Такое единство разрушить невозможно. Никакой Пашка его не украдет. Не было у вас такого единства – одна лишь страсть. Твои терзания – от ума: что выгоднее, престижнее, надежнее… Расчеты, расчеты, расчеты – сплошная коммерция. Разве это любовь? Такая арифметика оттолкнет кого угодно, а ты будешь изнурять себя новыми вычислениями – кто прав, кто виноват, что сделано и сказано не так, как надо было сделать. Если Глаша ушла к другому, поблагодари Господа, что через нее ты узнал боль потери. Боль – часть любви. Она говорит о том, что любовь проснулась и жаждет проявиться. Проснулась с твоей болью. Ты наконец-то осознал, кем являешься по своей сути. Ты любимчик у Господа – один из немногих, кому открылось, что нет ничего более ценного в этом мире, чем любовь. Сделай еще один шаг – доверься Господу, и Он позаботится, чтобы твоя любовь смогла выразиться не только в боли, но и в радости служения другому человеку, всему миру! Ни дать, ни отобрать любовь не может никто.
– А у меня отобрали, – размазывая слезы по щекам, возразил мне Ермолай.
Я понял наконец, что нравоучения бесполезны. Передо мной был беспомощный младенец. Один во всей вселенной. Я обнял его и дал возможность выплакаться у себя на плече.
Утро было уже на подходе: хозяйка в сенях прогремела ведрами, петухи начали перекличку.
Ермолай отстранился от меня, вытер слезы. Я достал из дорожной сумки иконку и фонарь. Предложил Ермолаю помолиться вместе Богородице, попросить исцеления душевных ран и всех благ для Глаши.
Мы встали на колени, я направил на листовушку лучик фонаря, и каждый про себя прочитал молитвы. Не знаю, о чем конкретно молился Ермолай, а я о том, чтобы все у него в жизни сладилось.
– Ну как спалось на сеновале? – спросил нас хозяин, когда мы спустились вниз и зашли в избу.
– Отлично, – ответил я и стал развязывать кошелек, чтобы рассчитаться за ночлег.
– Обижаешь, – остановил меня Дмитрий Иванович. – Если люди будут нуждающимся за деньги помогать, то куда мы скатимся? Сегодня я вам помог, завтра вы кому-то, а там и мне какая нужда будет – на том и земля русская держится, что чужую беду своей ощущаем, а не наживаемся на ней!
Я и сам был с детства тому научен, поэтому поблагодарил хозяина и послушно затянул тесемку на кошельке.
– Хочу передать гостинец твоему дядюшке. Примешь? – обратился хозяин к Ермолаю.
– Почему не принять?
– Лизавета, – крикнул Дмитрий Иванович хозяйке. – Принеси нашего маслица для Александра Егоровича да попотчуй гостей на дорожку парным молоком.

Дядя и племянник
Через час с небольшим мы были в Ефаново в доме Александра Егоровича Крилова. Встретили нас радушно. После завтрака Ермолай забрался на печь отдохнуть, хозяйка прибрала стол, оставив посередине кринку с молоком, и мы с хозяином здесь же, за обеденным столом, перешли к разговору о делах.
Разговор получился непростой. Александр Егорович первым делом поинтересовался, удалось ли наладить производство сенокосилок с бензиновым двигателем, и если да, то какова будет их цена. Я объяснил ему причины, по которым решил временно отказаться от их продаж. Он был искренне удивлен, как можно отказываться от прибыли ради запаха медуницы и песни жаворонка. Для него представлялось диким и несерьезным соотносить механизацию деревенского труда с нравственностью, с бережным отношением к природе. И главное, он не видел ничего аморального в том, что в результате механизации труда богатые крестьяне приумножат свои капиталы, а бедные потеряют работу, станут еще беднее.
– Чтобы Россия не плелась в хвосте разных Америк, – возражал он, – нужна современная техника, нужна здоровая конкуренция, нужны лидеры, побуждающие других лучше думать, живее работать. Если лентяи, вместо того чтобы с большим усердием работать, начнут бунтовать, на то в государстве есть полиция и жандармерия – усмирим с Божьей помощью. Другое дело, если кто по болезни или немощи своей обнищает. Поддержать таких – святое дело. У нас в уезде все друг у друга на виду, сосед соседу завсегда помогает, и не из корысти, а по любви. И культура, и больницы, и образование поддерживаются за счет благотворителей. Библиотеки бесплатные созданы. У нас в Веретее богатейшая библиотека, в Лацком, в Брейтово. А сколько храмов построили! Монастыри за счет дарителей землями прирастают и молитвами благодарственными защищают страну нашу от всяких напастей. У нас все по-божески делается. Так что называйте цену!
Я ответил, что увеличивать пропасть между бедными и богатыми не только безнравственно, но и опасно для страны. Все государство наполнено смутьянами. Если в Мологском уезде их еще нет, то это дело времени. Напомнил, как совсем недавно депутаты в Думе бомбометателей защищали.
– Бомбометание уже не в чести, – покачивая головой, возразил Александр Егорович. – Я могу тебя свести с главным бомбометателем России, полжизни по тюрьмам скитавшимся. О Николае Александровиче Морозове⁸ слышал?

Н.А. Морозов. Фото 1909 года

Как не слышать? Он «ходил в народ», распространял запрещенную цензурой литературу, за хранение которой пострадал мой отец, был одним из организаторов нашумевшей в свое время «Народной воли», причем самым агрессивным. Если другие члены исполнительного комитета рассматривали террор как исключительный метод борьбы и в дальнейшем предусматривали отказ от него, то Морозов утверждал, что террор должен постоянно присутствовать в политической жизни России – чтоб власть шевелилась, не забывала о народе.
– Откуда у тебя такие знакомства? – с удивлением поинтересовался я.
– Так он наш, мологский. Имение у него недалеко отсюда – Борок. Прошлый год привез из Питера невесту, дочь генеральскую⁹, обвенчались. Большой учености человек. Реформы столыпинские поддерживает. О бомбах больше не думает, смотрит в будущее с оптимизмом. А ты вдвое моложе его и все чего-то боишься.
Я ответил, что мое решение твердое, предложил не тратить время попусту, а перейти к главному, ради чего мы сегодня встретились.
Александр Егорович тяжело вздохнул, но не стал перечить, достал документацию по участкам, рассказал о своих задумках, показал на плане место, где строится его новый дом, где будет конюшня, где двор.
Нашу беседу прервал приезд паренька из бригады, ведущей строительство дома. Александр Егорович оставил меня одного изучать бумаги, а сам вышел во двор побеседовать с пареньком и дать распоряжения по хозяйству. Только он закрыл дверь, как с печи свесилась голова Ермолая:
– Михаил Ефимович, – позвал он меня шепотом.
Я оторвался от бумаг и повернул к нему голову:
– Чего не спишь?
– Ко мне сейчас Богородица во сне приходила. По нашим с вами молитвам! Одной рукой Сына к груди прижимает, а в другой Глашину ладонь держит, и спускаются обе с небес. Волосы и одежды им ветер развевает. Я стою, снизу вверх на них с благоговением взираю. Подходят. Богородица ладонь Глаши вкладывает в мою ладонь. Сама как стояла, так, не поворачиваясь, и возносится с Сыном обратно на небо. Я на колени упал, слезами полный. Понял, что никакого Пашки у Глаши нет, а как очнулся, сразу мысль – откуда же тогда у нее в один день появились и платье дорогое, и разукрашенные бисером сапожки?
– Ну и что тебе думается?
– Думается, что Богородице верить надо, а вместе с Ней – и Глаше.
– В чем тогда проблема?
– Глаша говорила, что платье и сапожки к ней в окно влетели, когда она молоко за столом пила. Говорит, думала, это я бросил, потому и надела все на себя. А я не поверил про окно, решил, что это ей Пашка подарил, а она про окно нарочно придумала, чтобы посмеяться надо мной – я ведь окромя рябиновых бус ничем ее не одаривал. А с каких доходов мне щедрым было быть, если дядюшка с меня за каждую копейку отчет спрашивает? Теперь, выходит, это Богородица ей подарила.
– Выходит, так.
– Но уж больно странно! Зачем Она через окно-то метнула, а не по-солидному как-нибудь преподнесла?
– Уж так бы хорошо было – и ревностью не мучился, и боли бы не было, – поддакнул я в тон ему и переспросил:
– Так, что ли?
– Именно так.
– И продолжал бы, развлекаясь с Глашей, подумывать, не променять ли ее на Марфу Игнатьевну.
– Ой, действительно…
Мы замолчали. Я вспомнил о размахивавшем Глашиными сапожками Лешиньке. А может, и с платьем он как-то связан? Но я не стал приподнимать покров тайны – в любом случае без покровительства Богородицы чудесного преображения этого парня не произошло бы.
– Ну а теперь, – обратился я к Ермолаю, – когда знаешь, сколько боли бывает в любви, выбирай – Глаша или деньги вдовушки.
– Будто не знаете? В Мологу. В Мологу надо возвращаться! Не даст дяденька брички – пешком пойду. Глаша в слезах – медлить невозможно.
– Не боишься, дяденька осерчает, обратно не пустит, коль его ослушаешься?
– Не боюсь. Вот только тетенька плакать будет – любит меня.
– Тогда не руби сгоряча, а держи-ка иконку, – я протянул ему лестовку, – помолись Богородице, чтобы все с миром устроилось.
Он принял иконку, скрылся за занавесом на печи, и слышно было, как спешно и истово зашептал молитвы.
В сенях раздался стук сапог. Двери распахнулись.
– Ермолай! – крикнул с порога Александр Егорович. – Хватит дрыхнуть, слезай с печи – в Мологу за гвоздями и паклей надо ехать!
Ермолай в ту же секунду скатился вниз и вытянулся перед дяденькой во фрунт:
– Здравия желаю, Ваше высокоблагородие!
– Вот шут гороховый! – довольно заулыбался Александр Егорович и хлопнул племянника по плечу. – Жалую тебя за оперативность из улана в ефрейторы! Затем протянул ему исписанный карандашом лист бумаги:
– Накось, посмотри – все ли понятно?
Ермолай взял лист, бегло пробежал глазами написанное, сложил вчетверо и положил в нагрудный карман косоворотки:
– Не первый раз – все сделаю в лучшей форме.
– Возьми Гришкину телегу, поедешь на ней. Там про краску написано – смотри, чтобы хорошо закрыта была, а то расплещешь. Вези с Мологи сразу на дом, в Ефаново не заезжай. Мы с Михаилом Ефимовичем тоже сейчас едем на дом. Там и встретимся. К вечеру все вместе на бричке вернемся.

День прошел в осмотрах принадлежавшей Александру Егоровичу земли. В северной части участка, ближе к Горелово, находилось месторождение глины, а на юго-западе земля граничила с большим торфяным болотом. Поскольку о месторождении глины, со слов Александра Егоровича, я уже знал, то привез с собой документацию по технологическим схемам производства кирпича и прейскуранты от поставщиков на соответствующее оборудование. В течение дня сделал на участке необходимые замеры и продумал в общих чертах несколько вариантов строительства кирпичного завода, завода по производству торфяного брикета и небольшой электростанции, в качестве топлива на которой можно было бы использовать торфяной брикет. Для более детальной проработки мне необходим был рабочий кабинет дня на три-четыре. Поскольку в старом доме Александра Егоровича в Ефаново было тесновато, а новый еще только строился, я предложил ему отвезти меня в Лацкое¹⁰ к моей названной сестре Софье, с которой мы предварительно списались о моем приезде – и погощу у сестры, и дело сделаю. Александр Егорович согласился, но с одним условием, что прежде познакомит меня со своим именитым соседом – Николаем Александровичем Морозовым. Я понял, что, несмотря на мой отказ, он еще не потерял надежды купить сенокосилки. Однако мне и самому было интересно познакомиться с легендарным бомбометателем, поэтому, поколебавшись, согласился.
Ближе к вечеру Ермолай привез из Мологи материалы для строителей. Александр Егорович принял от него отчет по затратам – остался доволен. Мы помогли разгрузить телегу, занести материалы в строящийся дом и тронулись в обратный путь. Ермолай правил лошадьми. Судя по его радостному лицу, он успел в Мологе свидеться с Глашей.
В Ефаново сделали остановку. Александр Егорович поручил племяннику остаться дома, заменить прогнившие доски на крыльце новыми, а сам занял его место на козлах. Я, забрав из горницы свою поклажу, вольготно в одиночестве раскинулся на мягком сиденье брички.

В гостях у Морозовых
Александр Егорович легко пошевелил вожжами, причмокнул языком. Бричка тронулась. Я, запрокинув голову, отрешенно смотрел на проплывающие в небе облака и слушал рассказы Александра Егоровича о нынешних хозяевах Борка. После смерти бывшего владельца барский дом со всем имуществом перешел в собственность его гражданской жены, Анны Васильевны Морозовой, земли и капитал были разделены между их детьми. По взаимному согласию новых владельцев усадьбой сейчас управлял брат Николая Морозова – Петр Александрович. К сожалению, с ним не удастся свидеться: неделю назад в Борке гостил Михаил Николаевич Журавлев¹¹, цыганский хор с собой на пароходе привозил, уговорил Петра Александровича выставить на ярмарке борковских скакунов – они когда-то большие барыши приносили¹². Николай Александрович как раз в Борок с Питера вернулся, обещал брату приглядеть за хозяйством. Тот и укатил с Журавлевым в Нижний, а когда вернется – неизвестно. Откровенно говоря, управляющий из Николая Александровича неважный – строгости не хватает. Да и когда ему о хозяйстве думать, когда обо всей России думается. И то сказать, он теперь известный ученый, профессор. Познакомиться с ним считают за честь великие люди.
Монотонный голос Александра Егоровича, покачивание брички, облака, бессонная ночь, насыщенный заботами день привели к тому, что на какое-то время я провалился в сон. Перед мысленным взором возникли Ермолай, Глаша, желтые огоньки волчьих глаз и тотчас растворились в большой кринке молока, которую радушно протягивал мне Дмитрий Иванович Чернышев. По поверхности молока пошли круги. Из кринки вышла Алиса. Я протянул к ней руки. Она мягко отклонила их и с грустью произнесла:
– Я принадлежу революции, борьбе за освобождение женщин и пролетариата.
– Мы с тобой принадлежим друг другу и никому больше! – возразил я.
– Личное должно подчиняться интересам трудящихся классов, – прошептала она заученную где-то фразу, и на ее ресницах набухли капельки слез.
– Ты неправду говоришь! Ты обманываешь и меня, и себя! – закричал я.
Алиса повернулась спиной, склонила голову и медленно пошла от меня прочь по выложенной красными булыжниками уходящей в бесконечность тропе.
Я открыл глаза. Бричка по широкой четырехрядной аллее подъезжала к двухэтажному барскому дому.
– Тимошка! – окликнул Александр Егорович работавшего в парке паренька лет четырнадцати.
Тот неохотно, вразвалочку подошел к нам.
– Чего надо? Петра Александровича дома нет – уехал, а барыня еще после обеда не проснулась.
– Ты как разговариваешь? Аль не узнаешь? – возвысил голос Александр Егорович.
– Узнаю. Чай, не первый раз видимся. «Тимошка, доложи», «Тимошка, позови», «Тимошка, отнеси», «Тимошка, подсоби». От работы отвлекаете, а благодарности никакой.
– Вот пострел! – обернувшись ко мне, прокомментировал Александр Егорович. – Молоко на губах не обсохло, а уж во всем коммерцию ищет! – Он порылся ладонью в привязанном к поясу холстяном мешочке. Достал гривенник, повертел в раздумье меж пальцев, положил обратно, снова перевел взгляд на мальчугана. – В следующий раз леденцов привезу. Николай Александрович у себя?
– Во флигеле.
– Так сбегай, доложи, что я к нему столичного философа-изобретателя в гости привез.
Тимошка неспешно вытер о траву руки и пошел докладывать о нашем приезде.
Александр Егорович, спрыгнув с козел, отдал поводья вышедшему из барского дома лакею. Я тоже с удовольствием ступил на землю размять ноги.
Спустя некоторое время к нам быстрой энергичной походкой подошел мужчина средних лет в легкой белой рубашке, туго заправленной в брюки. Высокий лоб с короткими, откинутыми назад черными волосами, бородка клинышком, живой, проницательный взгляд.
Александр Егорович торопливо склонился перед ним в поклоне. Подошедший поспешил протянуть ему руку:
– Ты же знаешь, не люблю я поклонов.
– Привычка-с, – ответил Александр Егорович, выпрямляясь, пожал протянутую руку и, указывая на меня повернутой вверх ладонью, представил:
– Кондаков Михаил Ефимович, инженер, изобретатель из Петербурга, – сделав паузу, добавил: – Хочет, чтоб все крестьяне богатыми стали. Уговорил его заехать в Борок – думаю, вам любопытно будет познакомиться друг с другом.
Морозов с интересом взглянул на меня, протянул руку. Мы представились друг другу.
В дверях барского дома показалась стройная женщина примерно одних со мной лет, в строгом темном платье, с открытым лицом и густыми черными волосами, сложенными на голове в нечто, напоминавшее чалму суфия. Что-то в ее лице мне показалось знакомым. Мы определенно где-то уже встречались с ней. Но где? Когда?
– Николай, – позвала она Морозова. – На улице сыро. Накинь поверх рубашки пиджак или заходи с гостями в дом.
– Да, да, сейчас, – отозвался Николай Александрович.
Мы поднялись по ступенькам на крыльцо и зашли в просторные сени. Справа и слева от входа находился ряд дверей, прямо – широкая парадная лестница.
– Мой добрый гений, моя жена, Ксения Алексеевна, – представил Николай Александрович женщину.
Я шагнул к ней, секунду поколебавшись, нагнулся, намереваясь поцеловать пальчики. Она мягко пожала мою ладонь и высвободила свою, отведя руку за спину. Я назвал себя, учтиво склонив голову.
– Ксана, – попросил Николай Александрович жену, – покажи, пожалуйста, гостю дом, – и, повернувшись к нам, добавил: – Прошу извинить, должен вернуться в свой флигель – закончить работу. Встретимся чуть позже, через часик.
Он удалился.
– Я, если не возражаете, – обратился Александр Егорович к Ксении Алексеевне, – пройдусь к конюшням. Слышал, Шалая приплод принесла. Хотелось бы посмотреть жеребцов.
Ксения Алексеевна не возражала. Мы остались с ней вдвоем.
– На первом этаже у нас, сами видите, в фойе только-только обновили краску и обои, картины и мебель еще не принесены, поэтому ничего интересного нет, – сказала она и, обведя рукой по периметру помещения, перечислила: – За той дверью кладовая, там комната для прислуги, кухня с приспешнею, погреб. Предлагаю сразу пройти на второй этаж.
Мы поднялись по парадной лестнице.
Сейчас уже трудно вспомнить все увиденное в доме Морозовых. Зал с огромной бронзовой люстрой, большие от пола до потолка зеркала, мраморные столики с позолотой, диваны, кресла, стулья с резными спинками, обилие картин известных русских и европейских художников. Одна из комнат была сплошь увешана охотничьими и воинскими атрибутами: рыцарскими доспехами, старинными арбалетами, кинжалами с золотой арабской вязью, рапирами, медными трубами, рожками, дуэльными пистолетами, револьверами, бессчетным количеством ружей, винтовок. Ксения Алексеевна, раздвинув в стороны массивные шторы, на какое-то время задержалась возле окна, привлеченная чем-то происходящим во дворе. Я невольно присмотрелся к ней со стороны, и тут перед моим мысленным взором возникла картина недавнего прошлого.
Зима 1906 года. Прощальный концерт Мравиной¹³ в Дворянском собрании Петербурга. Алиса достала где-то два билета и уговорила меня пойти.
Евгения Мравина, оперная певица, солистка Мариинского театра
В антракте мы поднялись в одну из лож, и она представила меня своей старшей подруге Александре Михайловне Коллонтай¹⁴. Та приподнялась из кресла, приветливо улыбнулась, сделала комплимент моей молодости и стройной фигуре, шутливо посоветовала Алисе не отпускать такого красавчика далеко от себя. Я тоже произнес какие-то дежурные любезности. Коллонтай поблагодарила, снова села и, тут же забыв о нас с Алисой и посерьезнев, погрузилась в прерванный нашим приходом разговор с сидевшей на соседнем кресле пожилой полноватой дамой. Дама была одета в длинное черное платье, обильно украшенное кружевами. Неглубокий вырез на груди скреплен массивной, усыпанной мелкими гранатами золотой брошкой. Алиса шепотом пояснила, что пожилая дама – известная писательница Мария Ватсон¹⁵. Из долетавших до нас обрывков разговора я отметил знакомые мне имена Веры Фингер¹⁶, Петра Якубовича¹⁷. Ватсон убеждала Коллонтай поддержать работу Шлиссельбургского комитета¹⁸, помочь найти новых жертвователей. Коллонтай сетовала на людскую черствость и финансовые трудности. Во втором ряду ложи, позади них сидели две женщины примерно одного со мной возраста. Одна из женщин листала какую-то тоненькую книжечку, другая с интересом прислушивалась к разговору Ватсон и Коллонтай.
Второй женщиной и была Ксения Морозова. Ну, возможно, тогда еще ее фамилия была другая. Одно несомненно – это была она.
Я спросил Ксению Алексеевну, помнит ли она тот вечер. К моему удивлению, спустя два года она легко вспомнила все детали нашей мимолетной встречи: мои комплименты Коллонтай, цвет и фасон платья на Алисе и свою легкую досаду, что та не познакомила ее со своим кавалером. Женщину, которая сидела рядом с Ксенией Алексеевной, звали Зоей. Она приходилась Коллонтай троюродной сестрой. Книжечка, которую Зоя просматривала, была повременным изданием для солдат и народа «Досуг и дело», в ней были опубликованы стихи ее сводного брата Игоря Лотарева¹⁹.
– Вы с Алисой очень подходите друг другу. Я знаю, она вас любит. Но…
Ксения Алексеевна на секунду задумалась, глядя мне в глаза, и в это время в комнату неслышно, крадучись, вошел Николай Александрович.
– Ага, секретничаете, – заговорщицким тоном произнес он и тут же громко рассмеялся. – Признайтесь, я вам помешал.
– Помешал! – топнув ножкой, с деланным возмущением в голосе ответила Ксения Алексеевна и тут же, подбежав к мужу, нежно его обняла. – Какой ты невоспитанный, а если бы мы и вправду секретничали, а ты ненароком подслушал то, что предназначается только мне – вот бы стыд был!
– Виноват, каюсь, – Морозов отстранился от жены, нагнувшись, поцеловал ей руку и, снова распрямившись, предложил нам присесть в кресла, стоявшие вокруг низкого журнального столика в углу комнаты.
В комнату, запыхавшись, вбежал Александр Егорович:
– Извините, что долго не возвращался, – отменные жеребцы!
Все рассмеялись, усаживаясь за столик.
– Расскажите о себе. Кто вы? Откуда? Что вас привело в наши края? – обратился Морозов ко мне, когда я погрузился в обволакивающую мягкость кресла.
– Он изобрел самодвижущиеся сенокосилки, – поспешил за меня ответить Александр Егорович. – Одна косилка заменяет тридцать человек, и себестоимость изготовления низкая. Есть у него и жатки, и сеялки механические.
Супруги Морозовы снова улыбнулись, как улыбаются родители, когда их малолетнее чадо допустит какую-либо бестактность перед гостями.
Я тоже улыбнулся и стал рассказывать о родителях и семье, в которой рос. Спросил у Николая Александровича, не был ли он знаком с моим отцом и Петром Кондратьевичем Дьяконовым – как-никак они тоже в свое время были связаны с народниками. Он ответил, что имя отца ему незнакомо, а о Петре Кондратьевиче слышал от товарищей. В домашней библиотеке этого священника охранка нашла запрещенную цензурой литературу, но он как-то избежал наказания. Причем скрыл от следствия имена ходивших к нему студентов и тем самым спас многих от преследования.
Я рассказал, что в детстве мечтал стать священником, но побоялся, что другие ученики будут надо мной подшучивать, так как был родом из крестьян, а в семинариях преимущественно учились дети духовного сословия. Посетовал мимоходом, что сословные ограничения, этот анахронизм, до сих пор у нас не изжит. Николай Александрович задал мне неожиданный вопрос:
– Догадайтесь, как звали моего отца?
– Разве не Александр?
– Петр!
– ???
– А его фамилию можете назвать?
– Если спрашиваете, значит, не Морозов.
– Щекочихин.
– Вы носите девичью фамилию матери, – предположил я.
– Девичья фамилия матери – Плаксина.
Мат в три хода – больше никаких вариантов в моей голове не было.
Довольный произведенным эффектом, Морозов рассмеялся и рассказал, как сословные ограничения лишили детей Петра Щекочихина права носить фамилию и отчество по отцу²⁰.
На какое-то время за столом повисла пауза.
Александр Егорович, видя, что до косилок дело не скоро дойдет, заметил, что через час начнет смеркаться, а с заездом в Лацкое не пришлось бы ему домой в темноте возвращаться.
– А зачем заезжать в Лацкое? – спросил Морозов.
Я объяснил, что в Ефаново у Александра Егоровича довольно тесно и негде уединиться, чтобы работать с чертежами, а в Лацком меня ждет хоть и маленькая, но отдельная комнатка в сторожке при местной церкви.
– Так оставайтесь на ночь у нас – места много. Продолжим разговор, посекретничаете с Ксаной, а завтра или через неделю, как прикажете, кучер отвезет вас в Лацкое.
Я согласился.
– Мне время попусту терять – непозволительная роскошь. Я, пожалуй, поеду, – заявил Александр Егорович и, поднимаясь из-за стола, напомнил:
– О косилках не забудьте переговорить.

Две логики
Ксения Алексеевна пошла проводить Александра Егоровича и дать распоряжения насчет ужина. Мы остались в комнате вдвоем с Николаем Александровичем. Я коротко рассказал о своей работе и причинах, побудивших меня пересмотреть планы относительно продажи сенокосилок. В его глазах чувствовались неподдельный интерес, желание понять собеседника, что располагало к откровенности.
– Мне нравится, что при принятии деловых решений вы учитываете возможные их последствия в нравственных и социальных измерениях, – поддержал меня Морозов. Затем на миг в задумчивости прикрыл глаза.
«Сейчас скажет НО», – мелькнуло в голове.
– НО, – сказал он, – считаю ваши опасения по поводу угрозы новой революции преувеличенными. Россия уже не та, какой была до 1905 года. Страна разворачивается в сторону демократии. Да, первые шаги даются с трудом – много хаоса, говорильни. Отсюда и низкая результативность работы Думы²¹. Это неизбежные издержки зарождения нового. Столыпин своим законом о выборах ограничил права большей части населения²², но это лишь временная остановка. К старому возврата нет. На самых верхах власти все больше лиц, понимающих губительность авторитаризма для России, необходимость перехода к либерализму и демократии. Поэтому те, кто призывал и призывает к революции, больше не в чести – насильственную смену власти поддерживает лишь незначительная часть населения. Общество в целом жаждет мирных преобразований, но не революционного хаоса.
– Общество в целом становится все более безбожным, – возразил я. – Оно нравственно больно. О каком авторитаризме вы говорите? Авторитаризме царя? Разве каждая партия на смену царскому не готовится тотчас насадить свой авторитаризм? Большевики жаждут заменить царя пролетариатом, эсеры – крестьянами. Каждая партия позиционирует себя как выразитель интересов отдельных слоев населения или классов, но не общества в целом. Внутри партий диктуют политику их лидеры. Получается, что на смену царю-диктатору готовятся прийти разномастные партийные диктаторы, которые, сожрав царя, тотчас в борьбе за власть примутся перегрызать горло друг другу.
– Однако вы, молодой человек, не по годам пессимистичны. Откуда такие страхи? Америкой уже много лет управляют демократически избираемые органы власти. На сегодня это самая процветающая страна в мире. Почему у них получается, а у нас не получится? Чем Россия хуже Америки?
– В Америке авторитаризм доллара. Авторитаризм прибавочной стоимости. Я бы не хотел такого для моей страны.
– Ну, батюшка, вы – наивный идеалист! Да, сейчас там правят бал рыночные отношения, но развитие капитализма неизбежно ведет к его перерождению в следующую экономическую формацию – социализм. Ведет без крови и жертв. Авторитаризм прибавочной стоимости – синоним авторитаризму прогресса, потому что социалистические коллективные хозяйства, как более эффективные, постепенно будут брать верх над частными.
– Я полагаю, что в этом мире уместен только один авторитаризм – Бога. Тогда есть шанс остаться людьми – Его подобиями на земле. Всё остальное: интересы отдельных государств, классов, групп и слоев населения, семьи и каждой отдельной личности – должно идти по нисходящей. Вы сказали, вам понравилось, что я просчитываю последствия продажи сенокосилок в нравственных и социальных измерениях. А я считаю, что такие просчеты тем более необходимы в работе органов власти. И тот самый столыпинский закон о выборах, который вы назвали остановкой, был принят именно исходя из таких просчетов, исходя из нравственных критериев, с учетом социальных последствий, места и времени его действия, как наименее болезненный инструмент по выводу страны из революционного коллапса. Да, это остановка. Стране, чтобы выжить, не развалиться, чтобы обеспечить верховенство законов над сиюминутными интересами, нужна сильная власть. Демократия хороша, но не в ущерб силе государства. Петру Аркадьевичу удалось остановить страну на краю пропасти, и сейчас он пытается отодвинуть ее еще дальше от этого края. Кроме того…
Я не успел рассказать Морозову о своей оценке столыпинских реформ, так как в комнату вошла горничная и сказала, что Ксения Алексеевна и Анна Васильевна ждут нас на ужин.
– Ваши рассуждения не лишены логики, – подвел итог Николай Александрович. – У меня другая логика. Но коль дамы нас ждут, останемся каждый при своей. Пойдемте, я вас познакомлю с моей мамой, и отужинаете в нашем пока еще небольшом семейном кругу.

Ужин в семейном кругу
Мы спустились вниз и через тамбур вышли на широкую открытую террасу, примыкавшую к дому с противоположной стороны от парадного входа. Слева и справа по краям террасы горели небольшие факелы, от которых к столу шли приятные волны тепла. Посреди стола тихо гудел медный самовар с медалями. Стол был сервирован довольно скромно для барского ужина: кружок деревенского сыра, каравай хлеба, усыпанный сверху анисом, печеные овощи, грибной пирог, овсяное печенье и колотый сахар в простой стеклянной сахарнице. Николай Александрович первым делом подвел меня к своей матери. Анна Васильевна встала со стула. Несмотря на почтенный возраст, она сохранила изящную, стройную фигуру. Седина в ее белокурых волосах была почти незаметной. Вот только синие глаза смотрели не на меня, когда я стоял напротив нее, а как бы поверх моей головы. Из чего я с грустью понял, что она почти слепая. Представляя меня матери, Морозов, несколько утрируя мои слова, сказал, что из любви к песням жаворонка я отказываюсь продавать Крилову самоходные косилки с трескучими двигателями.
– Господи, – просияла она лицом, – хоть кто-то из Петербурга думает не о политике, а о России!
– Ну, те, кто приезжают к нам о политике поговорить, тоже о России пекутся, – возразил ей сын.
– Нет, о себе! Всяк норовит существующей власти навредить, чтобы по своей корысти все устроить.
– Но мама, если человек ради общего дела готов живот положить, по тюрьмам и каторгам скитаться, в чем тут его корысть?
– В том и корысть, чтобы власть по своему куцему разумению устроить. Разве не сказано, что всякая власть от Бога?
Морозов, повернув лицо ко мне, демонстративно развел руками: мол, что тут скажешь – возраст, и неспешно прошел к стоящему сбоку стола стулу, жестом показав мне, чтобы я сел за столом напротив него.
– Анна Васильевна права, – ответил я и, дождавшись, когда женщины сядут на свои места, тоже занял предложенное мне место.
– В чем? – Морозов, отодвинув в сторону тарелку с пирогом, поднял на меня глаза, выражая готовность биться до победного.
– В том, что всякая власть от Бога. Те, кто насильно желают ее смены, идут против Бога.
– А это по-божески, когда в стране одни с утра до вечера гнут спины на фабриках и заводах, а другие с шампанским и цыганским хором катаются на пароходах по Волге? Это по-божески, когда половина населения страны лишена права выбирать Думу, когда тюрьмы переполнены заключенными? Вы знаете, в каких бесчеловечных условиях содержатся люди в царских тюрьмах?
Я надкусил кусочек пирога, чтобы собраться с мыслями. Вкусно.
Вступать за столом в дебаты довольно глупо, но я здесь гость – не мне устанавливать правила. Прожевав и проглотив, я ответил:
– Все, что вы перечислили, безусловно, не по-божески. Но революциями это не искоренить. Насилие способно породить лишь новое насилие. Да вы и сами говорили давеча, что против революций.
– Революции я не поддерживаю, но смену власти – да. Существующая власть – антинародна!
– Перемена внешней власти не ведет к переменам в сердцах. Россия экономически стремительно развивается и также стремительно скатывается в бездну безбожья. В безбожной стране не может быть власти, пекущейся об интересах народа. Все внешние перемены бесполезны, если нутро начало гнить. По-божески будет не тогда, когда сменится внешняя власть, а когда евангельские и библейские истины расцветут в сердцах. Тогда к власти придут те, кто наиболее исполнен этих истин. Тогда внешние перемены будут происходить не исходя из придуманных марксами теорий, а исходя из текущих потребностей общества, живущего истиной Евангелия.
– Ха! Вы думаете, что истина Евангелия тронет сердца мусульман, буддистов, иудеев? Христиане разных исповеданий – и те не находят между собой общего языка! Я уж не говорю про атеистов и великое множество сектантов всех мастей. Под каким флагом они все объединятся? Как вы собираетесь их примирять?
– Молиться.
– Браво! – захлопала в ладоши Анна Васильевна.
– Мальчики, – не выдержала Ксения Алексеевна. – Давайте поужинаем. Не надо портить пищеварение.
За столом установилась тишина. Лишь женщины обменивались иногда друг с другом ничего не значащими фразами.
После ужина Морозов предложил прогуляться к пруду, «пока не настала комариная пора». Анна Васильевна пожелала остаться в доме. Ксения Алексеевна сказала, что присоединится к нам чуть позже.

В парке и на берегу пруда
Вечер был светлый. От дома к пруду вела освещенная керосиновыми фонарями аллея. Горящие фонари в обрамлении берез на фоне бледно-палевого неба с разноцветными прожилками облачков придавали ей воздушность и оживляли игрой света и теней. В самом начале аллеи возвышалась пышно разросшаяся ель. Мы подошли к ней. Николай Александрович коснулся пальцами иголок и поклонился:
– Здравствуй, красавица! Примешь ли нас с гостем?
Распрямился. Постоял в молчании, как бы прислушиваясь к ответу и, отклонив в сторону одну из ветвей, пригласил войти под сень дерева.
– Знакомься, это моя ровесница, самая первая и самая верная подруга, – произнес он, когда мы оба, изрядно пригнувшись, укрылись под шатром нисходящих по сторонам еловых лап.
Принимая условия игры, я приложил ладонь к шероховатому стволу, закрыл глаза и, замерев, прошептал:
– Здравствуй, прекрасная незнакомка!
В какой-то момент мне показалось, что под ладонью едва уловимо затрепетал ответный ток текущих внутри дерева соков. Как будто дерево принимало меня, пыталось установить контакт.
– Когда я был семилетним мальчиком, – нарушил мои фантазии Морозов, – отец подарил мне семилетний саженец ели²³. Я посадил его. Регулярно поливал, ухаживал, поверял дереву свои секреты, горести, радости. И мне кажется… Нет, я убежден, что ель слышала и понимала меня. И сейчас, когда после стольких лет разлуки я вернулся домой, меня встретили мать, брат, сестры и… она. Обняла своими хвойными лапами, утешила, укрепила в желании жить, творить, познавать мир. Вы скажете – это мне пригрезилось?
– Не знаю. В детстве для нас все исполнено жизни, все одухотворено. В вас проснулся ребенок. Нахлынули воспоминания. И потом, запах хвои – он успокаивает, несет умиротворение.
– Я не об этом, – возразил Морозов. – Существуют универсальные законы Вселенной: ни одно действие, а значит, ни одна мысль, ни одно чувство не возникают из ничего и не исчезают бесследно. Все в мире взаимосвязано. Сила действия равна силе противодействия. Если человек ощущает пространство, то и пространство ощущает человека. Все, что мы воспринимаем в своих ощущениях на сознательном или бессознательном уровнях, в ответ по-своему воспринимает нас. В мире идет беспрерывный обмен информации, мыслей, ощущений²⁴.
Я отнял ладонь от ствола и попытался разглядеть лицо своего собеседника – не разыгрывает ли он меня? Лицо Морозова было серьезным.
– Вы слишком смело причисляете мысли и чувства к объектам материального мира, – мягко возразил я ему.
– Я материалист. Поэтому, извините, не верю ни в Бога, ни во что-либо другое, выходящее за пределы материального мира. Для меня не существует ничего, кроме материи в ее самых различных формах. Согласен, что мысли и чувства – это не то, что можно потрогать пальчиком, но они реальность этого мира, а значит, подчиняются его законам. Все, что мы с вами здесь говорим, все наши эмоции, вибрации чувств, слов, мыслей прямо или опосредствованно воздействуют на всю Вселенную, и в этом смысле они бессмертны.
– Следуя вашей логике, тело человека тоже бессмертно.
– Ни нас с вами, ни наших тел не существует в отрыве от Вселенной. Что такое тело? Каждую секунду в нем умирают миллионы клеток и зарождаются миллионы новых. То, из чего состоял человеческий организм десять лет назад, стало частью других тварей, земли, воздуха, воды… То, из чего он состоит сейчас, пришло из внешнего по отношению к нему мира и надолго не задержится. Согласитесь, младенцем вы выглядели несколько по-другому, чем сейчас. Тела как некой застывшей, неизменной сущности не существует, поэтому говорить о продолжительности его существования или его смерти бессмысленно.
Николай Александрович, устав стоять под елью в согбенной позе, решительно сел на устилавший землю хвойный ковер:
– Согласны со мной?
Я сел рядом, распрямил спину.
– Согласны со мной? – повторил он вопрос.
– Нет, – ответил я. – В каждом человеке присутствует нечто неизменное, позволяющее отождествлять себя сегодняшнего с собой вчерашним и заглядывать в будущее.
– Что это?
– Бессмертная душа.
– Где доказательства, что она бессмертна?
– Это очевидная, не нуждающаяся в доказательствах истина. Тело, мысли, эмоции, чувства, привычки – все во мне преходяще. Но я, будучи бессмертной душой, существовал и буду существовать вечно.
– Где доказательства?
– Где доказательства того, что мы сейчас находимся здесь, в глубине елового шатра?
– Мы…
– Вы можете привести тысячу доказательств, – прервал я его. – Я приведу в ответ тысячу возражений. Напомню вам примеры того, как наши чувства и ощущения обманывают нас, расскажу о миражах и галлюцинациях. Но ни одно из моих самых научных и логических возражений не поколеблет вашей уверенности в том, что мы находимся здесь. Не так ли? Ощущение бессмертия еще более убедительное. Так зачем тратить время на пустой разговор?
– Хорошо, – согласился мой оппонент. – Ответьте только на один вопрос: если душа априори бессмертна, откуда у человека страх смерти?
– Душа знает, что ее возможности активного воздействия на мир, ее причастности к этому миру ограничены временем. Дарованное ей Господом тело является всего лишь временным пристанищем. Вы правы, оно подвержено постоянным изменениям, так как принадлежит этому миру. Когда-нибудь эти изменения сделают невозможным дальнейшую связь души с телом. Смерть – это расставание души с ее земным пристанищем. Душа предчувствует расставание. Но страх смерти не является чем-то неизбежным, он отступает, когда душа выбирает путь веры и, по милости Господа, находит приют в Нем.
– Как вас всех в религию тянет! – с досадой воскликнул Морозов. – То, что вы именуете душой – тоже часть этого мира. Возможно, не такая изменчивая, как тело, но неотделимая от всего сущего. Я верю, что недалек тот день, когда наука доберется до разгадки этой тайны, как добралась до тайны атома.
– Рад, что вы хоть во что-то верите, – искренне произнес я и, помолчав, пояснил: – Человек без веры мертв.
Николай Александрович в ответ устало махнул рукой: «Ну что с него взять?», привстал и, раздвинув лапы ели, вышел из «шатра». Я последовал за ним. Какое-то время мы шли по аллее молча, погруженные каждый в свои мысли.

Пруд в имении Борок. Фото 2017 года

На берегу пруда на небольшом возвышении стояла широкая белая скамья с ажурной спинкой. Мы присели на нее. Посреди водоема находился островок, на котором сквозь зелень листвы просвечивал невысокий, обильно украшенный изысканной резьбой домик²⁴. В небе над ним уже начинали зажигаться звезды, а с южной стороны поднимался бледный серп Луны, дорожка от которого соединяла остров с берегом.
– Вы, Михаил, уж извините, – прервал молчание Морозов, – в сущности, мы все мечтаем об одном – о рае на земле. Только вы делаете ставку на Бога, а я – на человека. Согласны?
– Насчет ставок – нет. Сущность Евангелия в том, чтобы научить людей видеть Христа в каждом человеке. Накормить голодного, приютить бездомного – значит накормить и приютить Христа²⁴. Человек связан с Богом в каждом миге бытия. Когда он осознает эту связь в себе, тогда в нем открывается источник красоты, и красота его мыслей, чувств, поступков истекает в окружающий мир. Бог преобразует мир руками доверившегося Ему человека. Вы же мыслите осчастливить людей без Бога, путем изменения законов и форм государственной власти, путем модернизации орудий труда, национализации фабрик. Это тупиковый путь развития общества. Никуда, кроме катастрофы, он привести не может!
На какое-то время между нами снова повисла тишина. Легкий ветерок донес издалека, с Волги, шум проходящего парохода, приглушенные звуки вальса, неясные голоса людей.
В мыслях снова тревожно мелькнул образ Алисы. Перед моим отъездом в Мологу она хоть и отвергла очередное предложение о венчании, но была ласкова, нежна, говорила о любви. Откуда тогда эта все нарастающая тревога? Я попытался погрузиться в нее, найти истоки, но голос Морозова снова позвал меня наружу:
– Слово «Бог» слишком затертое, вокруг него столько мифов и фантазий. В Шлиссельбургской крепости у меня не было возможности получать для чтения других книг, кроме Библии. Я прочитал Библию от корки до корки, но не как фанатик веры, а как ученый, как исследователь. Церковное толкование этой книги не отвечает истине. Даже время рождения и жизни Христа²⁷ определены неточно! Я сверил по звездам. Но, отказывая христианскому Богу в праве на предвечное существование, я, как и вы, признаю Его нравственную силу и преклоняюсь перед ней.
Я молчал. Ободренный моим молчанием, Морозов продолжил.
– Видите ли, мил человек, в ваших словах о красоте, преобразующей мир, своя правда. Давеча я говорил о том, что мир представляет собой единый организм, в котором все взаимозависимо, и так называемое «духовное» тесно переплетается с «материальным». Христос прекрасен, прекрасен силой своего нравственного совершенства. Эта сила позволяла ему проникать в самые темные уголки вселенной, во все ее слои, совершать многое из того, что для других людей невозможно. Но он не Бог, а человек. Гипотеза Бога тут излишня. Поразмышляйте об этом на досуге. Хорошо?
Я продолжал молчать. Тревога о судьбе Алисы нарастала. Но и при других обстоятельствах как человеку рассказать словами о том, что за пределами всяких слов? Двухчасовая умная лекция о любви не наполнит сердце слушателя любовью. А мимолетный взгляд ребенка – наполнит. Как туземцу рассказать о вкусе яблок? А дай попробовать – и он будет знать без всяких слов. Так же и вера, истинное знание, приходит не в результате чтения книг или бесед, а в результате личного опыта. Истинная вера дается опытом прямого ощущения божественной святости, «слышанья» Бога. Не закрывай от Него своего сердца, живи по законам любви, и ты услышишь. Это так просто. Почему люди ищут каких-то внешних доказательств тому, что очевидно априори?
– Мальчики, – послышался голос Ксении Алексеевны. – Вы не соскучились без меня?
Она неслышно вышла к нам по траве из глубины парка с распущенными по плечам темными густыми волосами, как лесная фея, и остановилась позади скамьи.
Морозов поднялся, обошел скамью кругом, подал жене руку, приглашая пройти вперед и присесть.
– Нет, нет, я постою, – отказалась она и, посерьезнев, подала супругу листок телеграммы:
– Я знаю, ты очень ждал вестей от князя Бебутова²⁸.
Морозов взял листок, подошел к стоявшему на краю аллеи керосиновому фонарю, пробежал глазами текст и, вернувшись к нам, сообщил:
– Обстоятельства требуют, чтобы завтра я был в столице, а это значит, что через два часа мне необходимо выехать на железнодорожную станцию.
– Тебе нужна моя помощь? – спросила Ксения Алексеевна.
– Помоги собрать саквояж.
– Я подойду минут через двадцать. Не поздно будет?
– Нормально.
– Давеча ты помешал нам с Михаилом… посекретничать, – пояснила она, – а я хотела бы довершить начатый с ним разговор. Не возражаешь?
– Ради бога.
Он быстрым шагом удалился. Мы остались вдвоем. Ксения Алексеевна присела на край скамьи и повернула ко мне лицо.
– Мы с вами давеча говорили про Алису…
– Да, я чувствую, что с ней что-то случилось, – встрепенулся я. – Что-то непоправимое…
– Надеюсь, пока еще все поправимо, – остановила она мой порыв. – Последний раз я видела ее осенью в Петербурге в салоне моей тетушки. Они приходили вместе с Коллонтай. Не буду перечислять всех причин, приведших меня к такому выводу, но, судя по всему, Алиса тотально и бескомпромиссно находится под очарованием этой женщины.
– Что вы имеете в виду?
– Все. Но в первую очередь, как и многих других молодых, образованных, далеких от церкви женщин, ее привлекают в Коллонтай дух свободы, готовность жертвовать собой и тысячами других людей во имя политического и социального освобождения женщин, во имя мировой революции.
– Алиса хотела бы и меня видеть в рядах борцов.
– И что?
– Я против любых актов насилия и всегда отвечал, что лучшее оружие – молитва.
– А она?
– Дважды уходила «насовсем». Потом, возвращаясь, говорила, что не может без меня жить. Все это так мучительно. Но, несмотря на все разногласия, мы действительно любим друг друга.
– Вы мужчина, и для вас это мучительно. А каково ей? Сегодня, завтра Алисе надлежит окончательно выбрать – быть с вами, вашей любовью и молитвами или с революцией.
– Почему именно сегодня или завтра надо выбирать?
– Коллонтай призывала рабочих к вооруженному восстанию. Ее ищет полиция. Чтобы избежать ареста, она вынуждена покинуть Россию. Алису видели на заводах рядом с ней. Вряд ли девочке угрожает длительный арест, но полиция будет искать и ее, чтобы допросить и выйти на след Александры Коллонтай. Вполне возможно, что девочка последует за своим кумиром в эмиграцию.
– Откуда вам известны такие подробности?
– Не все ли равно? Я и так рассказала чересчур много. Надеюсь, вы не подведете меня, и разговор останется между нами?
– Можете на меня положиться. Я тотчас же еду в Петербург. Николай Александрович подвезет меня до станции?
– Разумеется. Я не буду говорить ему об Алисе.

Келейные записки иеромонаха Серапиона

Тетрадь четвертая

Письмо Алисы
Рыбинский поезд прибывал в Петербург рано утром. Мы с Николаем Александровичем ехали в одном купе, но почти не общались, так как он всю ночь был занят чтением и писанием каких-то бумаг, а я целиком поглощен размышлениями об Алисе и нашей любви. Только когда за окном замелькали заводские окраины Петербурга, Морозов отвлекся от дел, выразил мне свою признательность за тактичность и интересные мысли, высказанные на берегу пруда. Я, в свою очередь, поблагодарил его за гостеприимство.
– Мне доставило удовольствие знакомство с вами. Заезжайте, при случае, к нам в Борок, – пригласил он уже на выходе из вагона и пояснил:
– У нас разные пути, но их объединяет общность цели: создание общества, в котором люди, несмотря на различия взглядов, интересов, обычаев, будут жить долго и счастливо в гармонии друг с другом и с окружающим миром. Для вас эта цель промежуточная на пути к Богу, для меня – конечная. Если мы, при всей несхожести наших путей, не будем выпускать друг друга из виду, сумеем сохранить взаимные симпатию и уважение, наша общая цель в обозримом будущем может быть достигнута. Согласны?
Я согласился.
Договорились, что когда-нибудь непременно встретимся, и с вокзальной площади разъехались на извозчиках в разные стороны.

Через четверть часа я уже подъезжал к своему дому в Слободском переулке. Взбежал по лестнице, поставил чемодан около перил, сверху положил дорожную сумку и позвонил в дверь, в надежде, что Алиса еще никуда не ушла, просто спит как обычно до полудня, сейчас покажется в дверном проеме и, подогнув коленки, сонная повиснет у меня на шее. За дверями было тихо. Я нагнулся, пошарил рукой под ковриком – достал ключ, открыл дверь и, не снимая обуви, прошел через гостиную в спальню. Наша большая двуспальная кровать была аккуратно застелена. Поверх покрывала высилась горка взбитых подушек, а из-под нее выглядывал уголок конверта. Я достал конверт. Он был не запечатан. Сверху в адресной строке Алисиной рукой было написано: «Люблю, любила и буду благодарна тебе всегда». Я достал из конверта письмо, развернул, подошел к окну, раздвинул задернутые шторы и стал читать.
«Любимый мой, родной Мишуля! Сегодня я должна уехать из Петербурга, попрощаться с твоей милой уютной квартирой, с Невой, нашим садом и с тобой. Быть может, навсегда. Если б ты знал, как нелегко мне далось это решение и как легко теперь, когда оно принято, писать это письмо! Легко потому, что не надо больше жить двойной жизнью. Я обрела свободу: не надо ничего от тебя скрывать и не надо, проспав с тобой до полудня и опоздав на сходку, стыдливо прятать от товарищей глаза. Я ни в чем тебя не упрекаю – ты такой, какой есть: по-другому воспринимаешь этот мир, по-другому чувствуешь, думаешь, любишь… В том, что я ухожу, твоей вины нет, но и моей тоже. Если бы я заставила себя идти по твоему пути, отреклась от борьбы, отреклась от товарищей и самой себя, я через некоторое время возненавидела бы и тебя, и нашу любовь. Нежное чувство к тебе превратилось бы в ненависть. Я не хочу превращать любовь в ненависть, не хочу делать ее пресной и скучной, как семейная жизнь бюргеров. Я хочу, чтобы в воспоминаниях о ней и у меня, и у тебя оставался свет, оставались яркие краски, поэтому ухожу.
Я знаю, как тебе больно сейчас читать это письмо, но боль не может длиться вечно – жизнь продолжается. В ней всегда есть и будет место радости. Постарайся понять меня, а значит, простить – тебе станет легче. Ты предлагал мне узаконить наши отношения. Я уже объясняла причину своего несогласия, но ты снова и снова настаиваешь на венчании. Ради нашей любви объясню еще раз.
Что может быть унизительнее законов, отнимающих у женщин избирательное право²⁹? Только законы, обязывающие жену повиноваться мужу³⁰. Kinder, Küche, Kirche³¹ – узаконенный обществом приговор замужней женщине. Ты предлагаешь нам обвенчаться, говоришь, что связь вне брака – блуд. Ты мучаешься тем, что нарушаешь нормы церковной морали. Тебе недостаточно того, что я рядом с тобой, принадлежу тебе вся без остатка, ты хочешь связать нас навечно. Но любовь невозможно удержать оковами – она вольная птица! Да я и сейчас люблю тебя так же горячо, как два года назад, но я не хочу сковывать любовь кандалами клятв, церковного обряда, не хочу повиноваться тебе по закону, не хочу быть приговоренной, даже если мой надзиратель и не запирает дверь камеры. Союз двоих имеет право быть только тогда, когда в основе его – свобода. Свобода уйти и свобода вернуться, свобода от ревности и свобода от требований друг к другу. Мне больно наблюдать за твоим нравственным самобичеванием. Ты весь во власти предрассудков. В будущем социалистическом обществе не будет регламентированных форм брачных отношений. Нормой станет эротическая дружба, не ограниченная никакими нормами³². Она может перерастать в брак, если любовники того пожелают, а может оставаться коротким эпизодом в жизни каждого из них. Человек с годами меняется как внешне, так и внутренне. Меняются его вкусы, привычки. Чем более он развит, тем многограннее его пристрастия и заметнее перемены. Бессменные, застывшие браки канут в прошлое. Если двое в водовороте перемен не сумеют сберечь любовь, если потребность во взаимном общении угаснет, они легко, без взаимных упреков расстанутся. Ни церковь, ни государство не посмеют им в этом препятствовать. Единственное требование к семьям – подчиненность половой жизни интересам пролетариата³³, интересам социалистического общества. Количество детей в семье, уход за ними и прежде всего их воспитание станут общественным делом. Домашнее рабство женщин канет в Лету благодаря организации пролетарским государством общественных пунктов питания, общественных прачечных, домов престарелых, детских садов и др.
В коротком письме невозможно описать всех достоинств свободного от любых дискриминаций общества будущего. Я знаю, ты тоже приветствовал бы его приход, но тебя пугает угроза насильственных актов при смене власти. Революции можно избежать, если правящие классы, испугавшись противостоящей им силы вооруженных масс, сами передадут власть народу. Я делала и буду делать все от меня зависящее, чтобы именно так все и произошло. Но даже если этого не случится, если они посмеют противиться воле пролетариата, революционное насилие – лишь капля крови в океане крови народа, столетиями заливающей троны. Я оставляю тебе книги и брошюры Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина и вырезки газетных статей различных авторов³⁴. Часть из них ты видел раньше в моей библиотеке, но есть много нового.
Суждено ли нам встретиться вновь? Во мне теплится лучик надежды, что когда-нибудь ты, со своим обостренным непринятием всяческой несправедливости, освободишься от предрассудков, перестанешь осуждать и поймешь меня. Поймешь, что в обществе произвола и насилия винтовка не менее важна, чем твои молитвы. Я не строю иллюзий – ты никогда не вступишь в ряды борцов за свободу, но если б ты смог принять меня такой, какая я есть, перестал навязывать свою веру, перестал называть флаги революции красными тряпками... Ну вот – теперь я предъявляю тебе требования. Прости, у меня просто расшатались нервы. Могут ли люди принимать друг друга такими, какие они есть, без всяких требований друг к другу? Давай подумаем над этим. Если это возможно, то у нашей любви есть все шансы вспыхнуть с новой силой.
Любящая тебя Лисочка».

Перечитав письмо дважды, я положил его обратно в конверт, отошел от окна и, присев на кровать, закрыл глаза. В душе не было ни обиды на Алису, ни злости на революционерок, забивших ее голову марксистскими байками. Мне не о чем было сожалеть – я делал все возможное, чтобы ей открыть очевидную для меня самого истину – свобода может быть только там, где Бог. Мир без Бога – бессмысленное чередование причин-следствий, гигантская запрограммированная машина, в которой нет места творчеству, вдохновению, нет места любви. Ибо любовь – это не инстинкт и не чувство, а сама суть существования. Любовь – это Бог. Мир без Бога – это мир без любви.
Потом на меня навалилось щемящее чувство грусти, постепенно перерастающее в глубокое сострадание к Алисе. Сострадание сменилось тревогой. Тревогой за весь наш мир, так далеко ушедший от евангельских заповедей, все быстрее и быстрее скатывающийся в бездну безверия и насилия. Где-то там, на краю пропасти стоит маленькая, хрупкая женщина с винтовкой наперевес – моя Алиса.
Я открыл глаза. Надо незамедлительно что-то предпринимать, иначе ее ждет гибель! Прежде всего я должен найти Алису, а дальше с Божьей помощью уберечь от падения. Но где искать? У ее матери в Устюжне? Вряд ли. Ксения Алексеевна говорила о Коллонтай. Коллонтай для Алисы – идол, достойный поклонения. Вот с кем она сейчас!
Я встал с кровати, подошел к божнице, опустился на колени и начал горячо молиться, чтобы Спаситель помог рабе Божьей Александре (имя, данное Алисе при крещении) обрести веру и защитил от дурных людей. Помолившись, постоял некоторое время в молчании, а затем вышел на лестничную клетку за оставленным перед дверьми багажом. Занес в квартиру. Раскрыл дорожную сумку и достал лежащие сверху баночку борковского меда и письмо от Ксении Алексеевны Морозовой к Марии Валентиновне Ватсон. Ксения Алексеевна дала мне мед и письмо перед самым отъездом, с просьбой передать все тетушке. Что ж, мудро придумано. Секунду поколебавшись, я просунул ладонь во внутренний боковой кармашек сумки и достал из него нательную иконку – миниатюрный образ Богоматери «Всех скорбящих Радость с грошиками»³⁵ на тонкой золотой цепочке, декорированный цветной эмалью. Захлопнул чемодан, положил образок во внутренний карман дорожной куртки, а мед и письмо в холщовую сумку и, перевесив ее на лямочке через плечо, отправился по указанному на конверте адресу.

Революционерки
Визит к Ватсон занял добрых два часа, так как тетушка Ксении Алексеевны отнеслась ко мне с подозрением. Даже мед и письмо племянницы не смогли растопить ее душу. Пришлось проявить максимум терпения и такта, чтобы заслужить доверие. Результатом были два адреса, по которым, по предположениям Марии Валентиновны, могли в Петербурге скрываться от полиции Алиса и Коллонтай. По одному из адресов проживала Зоя Шадурская – давняя подруга Коллонтай, по другому – Татьяна Львовна Щепкина-Куперник³⁶, поэтесса, переводчица и тоже подруга Коллонтай.
Второй адрес был ближе, поэтому я решил вначале заглянуть к Щепкиной-Куперник.
Дверь квартиры, со словами: «Иду, Коленька, иду» и радостной улыбкой на лице, открыла молодая пышнотелая женщина. В левой руке она держала большой черный зонтик. Увидев меня, женщина подалась назад, улыбка исчезла:
– Ой, я думала, муж за зонтиком вернулся – гроза собирается. Вы, собственно, к кому?
Я представился. После упоминания имен Ксении Морозовой и Марии Ватсон Татьяна Львовна решилась наконец пригласить меня внутрь квартиры.
Мы прошли в гостиную и сели в кресла напротив друг друга.
Я рассказал о цели визита. Она ответила, что понятия не имеет, по каким адресам сейчас скрываются Коллонтай и Алиса. Затем постаралась меня убедить не ходить к Зое Шадурской. «В полиции знают, что Шадурская – подруга Коллонтай, за ее квартирой установлена слежка. Лучше там не появляться».
Я поднялся с кресла и собрался было откланяться, но Татьяна Львовна меня остановила:
– Присядьте. Я не знаю, у кого прячется ваша Алиса, но знаю, где она будет через … – она на секунду замешкалась, бросила взгляд на висевшие над секретером часы, – через часик с небольшим. Хотите с ней встретиться?
– Разумеется! – ответил я, не задумываясь.
– Время на разговоры будет ограничено – минуты три-четыре, не больше.
– Маловато, но лучше, чем ничего.
– Вам надо будет передать ей небольшой саквояж.
– С пулями и наганами?
– Таблицы статистических данных, сводки отчетов, несколько брошюр, газетные вырезки – материалы для книги о социальных основах женского вопроса³⁷.
– Алиса собирается писать книгу???
– Вы задаете слишком много вопросов. Книгу пишет Александра Коллонтай. Согласны или нет?
Какой парадокс судьбы – чтобы встретиться с любимой женщиной, я должен помогать человеку, укравшему ее у меня! Выбора не было, я согласился.
Видя мое удрученное состояние, Татьяна Львовна угостила меня чаем.
– Почему вы так плохо настроены в отношении Шурочки Коллонтай? – прихлебывая чай из блюдечка, задала она неожиданный вопрос.
Я удивился ее проницательности и в ответ пожал плечами.
– Я знаю почему, – ответила она за меня. – Вокруг ее имени ходит так много сплетен. Но главное вы, мужчины, привыкли видеть в женщинах существа зависимые, а Шурочка ни от кого не зависит и других женщин, таких как Алиса, учит ценить вкус свободы.
– Мы все в той или иной степени зависим друг от друга, – парировал я.
– В общем плане – да. Но кто сделал Шурочку Домонтович революционеркой? Вы думаете, Маркс с Лениным? А я вам скажу, что в первую очередь – деспотизм отца и беспочвенные претензии кавалеров! Встречи с Плехановым, Лениным и другими революционерами помогли ей найти путь, но поиск пути начался много раньше, с осознания личной несвободы. У нас есть немного времени, и, если вы не возражаете, я употреблю его на то, чтобы помочь вам, через образ Шурочки Коллонтай, понять нас, современных женщин.

Слева - Александра Коллонтай (фото 1922). Справа - Т. Л. Щепкина-Куперник (фрагмент картины И.Е. Репина)

Я не стал возражать.
– Вы слышали нашумевшую историю с генералом Тутолминым?
– Не припомню.
– Тутолмин в свое время был самый завидный жених Петербурга: генерал, адъютант императора Александра III, красавец. О его храбрости ходили легенды. Они встретились с Шурочкой в Ялте, говорили о политике, литературе, истории. Генерал декламировал стихи, цитировал классиков. И однажды на балу сделал Шуре предложение. Шура была счастлива, но, вернувшись в Петербург, узнала, что императорский адъютант, до того как сделать предложение ей, уже обо всем договорился с ее отцом, генералом Домонтовичем. Разгневанная тем, что ей в этой истории отвели роль пешки, она в резких тонах отказала генералу. О предложении Тутолмина, равно как и о том, что ему отказали, быстро узнал весь Петербург. Шура сделалась знаменитой и даже удостоилась быть представленной императрице. Думаете, отец Шурочки из случившегося извлек какой-нибудь урок? Ничуть – он упорно не хотел видеть в дочери свободную, независимую личность, упорно отказывал ей в праве самостоятельно решать: с кем жить, кого любить, кому отказать. Уж вы извините, но таковы все мужчины.
– Дело не в мужчинах, – возразил я. – Таковы традиционные взаимоотношения родителей и детей. В основе их – опыт поколений и желание родителей помочь чадам устроить судьбу. Разумеется, делать все надо с любовью.
– Да уж такая любовь, что от объятий задыхаешься! – возвысила голос Татьяна Львовна. – А вы, я имею в виду мужчин, в ответ еще туже затягиваете петлю. Разве не так?
Я пожал плечами.
– Так и только так! Слушайте дальше. Генерал решил отохнуть в Тифлисе. Шурочка уезжать из столицы не хотела, но генерал настоял на своем. В Тифлисе она познакомилась с Владимиром Коллонтаем, своим троюродным братом. Молодые люди часами гуляли по городу, катались верхом на лошадях. Владимира угораздило влюбиться в Шурочку, и после отъезда Домонтовичей из Тифлиса, влекомый страстью, он отправился следом за ними в Петербург, где поступил в Военно-инженерную академию. Они снова виделись чуть ли не каждый день. И как вы думаете, что сделал отец Шуры, узнав о романе дочери?
Я снова пожал плечами: светские сплетни меня никогда не интересовали.
– Он вызвал к себе племянника и без обиняков заявил: «Вы для нее не пара!»
Владимиру отказали от дома. Шурочкину судьбу снова решали за ее спиной, как судьбу рабыни! Никаких нежных чувств к воздыхателю Шурочка не испытывала, но, чтобы доказать отцу свое право на независимость, она приняла предложение не любимого ею мужчины и вышла за него замуж. Сама накинула на себя петлю как знак протеста против деспотизма и насилия!
– Ее никто насильно под венец не толкал, – попытался я вступиться за незнакомого мне генерала Домонтовича. Но этим только сильней распалил свою собеседницу.
– Дух несвободы, дух крепостничества – вот чем пропитаны вы, мужчины! И если этого не поймете, вам никогда не удастся познать радость свободного союза со свободной, незакрепощённой женщиной! Слушайте дальше. Свадьба Александры и Владимира была омрачена инцидентом: за час до венчания Шура узнала, что ее учитель, 50-летний Владимир Острогорский, также влюбленный в нее и надеявшийся на взаимность, отравился угарным газом. В последний момент горе-самоубийцу удалось спасти, но он навсегда остался калекой. С первым вздыхателем Александры, Ванечкой, сыном генерала Драгомирова, дело вышло похуже – тот застрелился из отцовского пистолета. Покончил с собой назло Шуре, из-за того, что та отказала ему во взаимности. Это же надо, какое самомнение, какие у мужчин претензии – никому нельзя им отказать! Отцы хотят, чтобы дочери подчинялась родительской воле, кавалеры требуют от дам, по примеру Авроры Дюдеваль, не отказывать в «стакане воды»³⁸. Никто не желает...
– Зачем вы все это рассказываете? – перебил я словоохотливую защитницу эмансипации.
– Затем, чтобы вы поняли нас, поняли, что женщины, и ваша Алиса в том числе, такие же свободные личности, как и вы, мужчины. Согласны?
Я промолчал. Трудно поддерживать светский разговор, когда в голове царит круговорот мыслей об Алисе, а сердце разрывается на части от предчувствия неизбежной разлуки и возможного окончательного разрыва отношений.
– Я вас понимаю, – по-своему истолковав мое молчание, с горькой усмешкой на губах произнесла Татьяна Львовна. – Трудно отказываться от стереотипов, привилегий. Поймите наконец и вы, что союз свободных и равных людей неизмеримо более сладок и одухотворен, чем союз рабыни и хозяина.
Я молчал. Она тронула меня за руку, пытаясь вернуть в русло беседы. Но у меня не было сил отвечать ей.
– Вернемся к Шурочке, – продолжила она после минутного колебания. – Шурочка никогда не была и не будет «стаканом воды». В отношениях с мужчинами она прежде всего ищет любви, понимания, уважения. Поскольку на брак с Владимиром Шурочку толкнуло чувство протеста, то она, естественно, пыталась утолить жажду любви где-нибудь на стороне. И тут подвернулся приятель мужа по академии Александр Саткевич. Молодожены пригласили его в свою квартиру и стали жить коммуной. Последнее время модно увлекаться сразу двумя, вот Шурочка и увлеклась. Вы же знаете: Чернышевский, Байрон, Гете тоже прошли через это. У всех у нас, если и не было такого опыта, то уж наверняка мелькали мысли его испытать. Разве не так?
Я продолжал молчать.
– Ах, какие вы мужчины скрытные! Ну, слушайте дальше. Вскоре у Шурочки с Володей родился сын. Впрочем, виновата, он родился еще до Саткевича. – Татьяна Львовна на миг задумалась, припоминая, что было раньше, потом махнула рукой: – Ах, неважно. Главное, что вынужденная с головой окунуться в семейный быт, Шурочка поняла – все эти мещанские интересы: семья, уход за ребенком – не для нее. Сына она передала на попечение своих состоятельных родителей и, бросив наконец постылого мужа, отправилась за границу. У нее завязались дружеские отношения с Розой Люксембург и четой Плехановых. Они открыли ей глаза на главенствующую роль пролетариата в построении свободного от эксплуатации человека человеком общества. Она поняла, что женский вопрос не может быть решен вне общей борьбы угнетенных классов против поработителей. После расстрела демонстрации 9 января 1905 года она вышла на петербургские улицы и активно включилась в революционную борьбу: выступала на митингах, призывала рабочих бороться за свои права, вооружаться. На одном из рабочих собраний она познакомилась с Петром Масловым³⁹. Хоть тот и был противником Шуриного кумира, Ленина, отчаянно перевирая в спорах слова вождя большевиков, и к тому же обременённым семьей...
– Судя по времени, нам остается не более сорока минут до встречи с Алисой, – перебил я рассказчицу. – Мы успеем?
Татьяна Львовна подняла глаза к часам.
– Что ж вы раньше меня не остановили? – возмутилась она. Поднялась из кресла, засуетилась, стала что-то искать, потом махнула рукой, чтобы я бежал на улицу и ловил извозчика. Спустя несколько минут сама выбежала из подъезда, держа в руках небольшую дорожную сумку, и мы поехали к Финляндскому вокзалу. По пути Татьяна Львовна проинструктировала меня, как и где состоится встреча. Я должен подойти к третьему вагону поезда «Санкт Петербург – Гельсингфорс» ровно в 13.10 – ни раньше, ни позже. На шее у меня будет повязан голубой платок, саквояж необходимо держать в левой руке.
– Если заметите, что за вами следят, переложите саквояж в правую руку или снимите с шеи платок. Алиса подойдет через две минуты.
– А если не подойдет? – забеспокоился я.
– Возвращайтесь обратно вместе с саквояжем. Если задержит полиция – вы ни меня, ни Алисы не знаете. Объясните, что по просьбе незнакомой пожилой женщины помогали ей нести саквояж. Она шла немного сзади, а потом куда-то делась.
– А что за женщина?
– Вот дуралей! Никакой женщины нет – для конспирации!
Извозчик с криком «По-о-берегись!» влетел на привокзальную площадь и остановился у кромки тротуара рядом с главным входом. Татьяна Львовна повязала мне на шею голубую косынку, сунула в руки саквояж и буквально вытолкнула на тротуар:
– Бегите, а то опоздаете!
Когда я выбежал на перрон, вокзальные часы показывали 13.05. Я постоял, отдышался и неторопливо пошел к третьему вагону, временами оглядываясь – нет ли слежки. Вокруг царила обычная перед отходом поезда суета. Никому до меня не было никакого дела. Чтобы не подойти к вагону раньше времени, пришлось сделать две небольшие остановки, как бы для отдыха. Наконец вот он – третий вагон. Я остановился, поставил на перрон саквояж и стал смотреть по окнам, в надежде увидеть Алису. Потом вспомнил, что саквояж надо все время держать в левой руке. Быстро поднял, огляделся по сторонам, и тут из вагона вышла Алиса. Ни слова не говоря, она подбежала ко мне, обхватила за шею двумя руками и, подогнув коленки, повисла, подставляя губы для поцелуя.
– Алиса, мы не одни, неудобно перед людьми, на нас могут смотреть, – прошептал я и согнул голову, освобождаясь от ее рук.
Она встала на ноги, слегка отстранилась, потом поднялась на цыпочки, протянула ладонь и взъерошила на моей голове волосы:
– Глупенький, когда ты рядом, для меня больше никого не существует. Как я рада, что ты с нами. Не ожидала!
Я достал из кармана дорожной куртки миниатюрный образок Богоматери и протянул ей:
– Возьми, эта маленькая иконка защитит тебя от всех напастей.
Алиса приняла подарок, повертела в руках, подняла на меня глаза:
– Спасибо.
Помолчав, добавила:
– Красивая.
Приложила иконку к груди, полюбовалась ей, и, немного поколебавшись, попросила застегнуть сзади цепочку.
Я стал застегивать и неожиданно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, встретился глазами с мужчиной средних лет в серой поношенной кепке, который уже давно крутился возле вагона, всматриваясь в лица пассажиров. Мужчина отвел взгляд и побрел вдоль поезда, выискивая кого-то за окнами.
Заправив иконку под ворот платья, Алиса перехватила из моих рук саквояж – мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы, – и медленно пошла к дверям. Поднявшись по ступенькам, оглянулась и произнесла:
– Жаль, что ты не с нами, но я все равно тебя очень и очень люблю.
– Я тоже тебя очень-очень люблю, – крикнул я. – Прости меня непутевого! Пиши!
Поезд тронулся, она ничего не ответила и, прежде чем скрыться в глубине вагона, кротко и печально улыбаясь, помахала рукой.

Отец Петр
Проводив взглядом уносящий от меня Алису поезд, я вернулся к главному входу в здание вокзала. Татьяны Львовны на площади не было, но я не опечалился – мне нужно было какое-то время побыть с самим собой. Надвигавшаяся было гроза прошла стороной. Филер, который крутился около вагона, увязался за пышнотелой женщиной средних лет, вероятно, только что проводившей кого-то на отошедший поезд. Я пошел в другую сторону. Некоторое время бродил без цели, без мыслей по улицам, потом вышел к Александровскому мосту. Ветер гнал по Неве барашки волн. Я спустился к воде. Постоял на берегу реки. Что-то было общее у нас с ней. В какой-то миг я почувствовал себя рекой. Сколько в моей жизни было мыслей, чувств, желаний. Они вздымались, как эти гонимые ветром волны, потом наступал кратковременный штиль. Все, что было таким значимым в детские годы – поломка самоката, обида на школьного товарища, – как прошлогодняя вода кануло в Лету. Потом были волнения перед экзаменом по химии, мелкие и большие потери, суета с переездом. Все казалось таким огромным. Ничего этого больше нет. Прошлое осталось позади, неподвластное мне, неподвластное никаким переживаниям, а будущего еще не существовало. Кто Я? Этот исчезающий между прошлым и будущим миг? Нет. Эти воспоминания? Нет. Мысли, чувства, желания? Нет, нет, нет. Все, что приходит, будоражит, кажется значимым – это волны на поверхности воды. Я что-то другое – глубина; то, что остается неизменным, объединяя в единое целое младенца в колыбели, петербургского студента и расставшегося с любимой женщиной мужчину. Человеческое «я» огромно, безгранично – вбирает в себя мысли и чувства, простирающиеся за пределы времени и пространств, и оно неуловимо – тоньше тончайшего. Оно – ничто. Более того, «я» только тогда и становится всем, когда ощущает свою неуловимость. Когда человек опустошается от внешнего – дум, переживаний, любых отождествлений. Когда он становится чистым и невинным, полым и пустым, готовым все принять и все отпустить, как вечно новая вода в реке, как ребенок. Боже мой, как об этом просто и до предела ясно сказано в Евангелии – будьте как дети⁴⁰! Я просил ее простить меня, но мне не в чем себя винить. Не в чем винить и Алису – мы оба жертвы нашего безбожного времени, его нравов, его писанных и неписанных законов. Я сделал все, чтобы спасти ее, и она обязательно спасется – она чище, искреннее меня. Рано или поздно она придет в церковь, об этом после знакомства с ней говорил и отец Петр⁴¹. Молиться надо не за нее и не за себя, а за всю Россию, за весь мир. Чтобы люди не почитали зло добром, чтобы благими целями не оправдывали ложь, насилие и их апофеоз – революцию. Первыми в ряду сил добра, защищающих и возвеличивающих традиционные нравственные ценности, стоят монастыри. Значит, отныне мое место там, среди воинов Христовых – спасать Россию, спасать мир.
Уйти в монастырь – эта мысль моментально завладела всем моим существом. Следом за ней потянулся целый рой других: о том, что надлежит завершить все незаконченные дела, распорядиться имуществом, попрощаться с друзьями… Неожиданно вспомнилось, что со вчерашнего вечера я ничего не ел, кроме кусочка колотого сахара и маленькой сушки с чаем у Татьяны Львовны. Желудок властно требовал уважить его. И все же я решил вначале встретиться с отцом Петром, священником новой Скорбященской церкви, рассказать ему о своем решении, испросить благословения.
В церковь я успел еще до начала вечерней службы. Однако подойти к отцу Петру было невозможно – он был окружен плотным кольцом прихожан, вероятно, работниками окрестных заводов, потому что разговор шел о распространяемых в цехах и мастерских прокламациях, призывающих к забастовке.
Я помолился у святых икон, постоял в благоговейном молчании перед чудотворным образом «Всех скорбящих Радость с грошиками», мысленно испрашивая у Богоматери защиты от суетных желаний и мыслей. Потом началась всенощная. Только глубоким вечером мне удалось подойти к отцу Петру. Мы уединились в ризнице.
Выслушав меня, он закрыл глаза и, помолчав несколько секунд, ответил:
– Я не могу дать тебе благословения на монашеский подвиг. Решение твое слишком скороспелое, не выстраданное. Источники его поверхностны: «Ах, меня бросила Алиса» и гордыня.
– В чем тут гордыня?
– Ты возмечтал, ни больше ни меньше, как спасти Россию. В монастырь приходят за другим. Монах с Божьей помощью послушанием, постом и молитвами очищает душу, добровольно становясь орудием Христа. «Господи, помилуй» уступает место возвышенному «Да будет воля Твоя!». Монах живет в Господе, а не навязывает Ему своих идей, пусть даже самых благородных и возвышенных, которыми полна сейчас твоя голова. И потом, ты потратил годы на то, чтобы стать квалифицированным инженером. Эти годы будут брошены коту под хвост. Ты подумал об этом?
– Когда страна на грани гибели, необходимо все бросить и спасать страну.
– Кто тебе сказал, что Россия на краю гибели? Да, у нас, как и в других развитых странах, в сознании некоторых людей произошел перекос: духовность оттеснена на второй план, уступив место алчности. Но большинство россиян не таковы. Христианские ценности остаются незыблемым фундаментом общества. Сегодня перед вечерней службой я разговаривал с рабочими и их женами – какие светлые люди!
– А разве не эти люди, не их братья и сестры три года назад шли за Гапоном⁴² с петицией⁴³ к царю, разве не они возводили на улицах баррикады?
– Георгий Гапон – боль нашей церкви. Им тоже двигала гордыня. Он тоже мнил себя спасителем России – вождем пролетариата! При этом сеял в сердца паствы семена ненависти. К сожалению, часть из них дала свои ядовитые всходы. Жало ненависти потянулось и к православной церкви, поскольку она посмела поднять голос в защиту традиционных общечеловеческих ценностей, в защиту мирного, доброжелательного диалога всех противоборствующих сторон. В адрес церкви посыпались обвинения в том, что она находится в услужении у господствующих классов. Число прихожан снизилось. Я ходил в дома рабочих. Разъяснял, что угрозы и насилие ни к чему другому, кроме как к ответным угрозам и насилию, привести не могут; что решение «рабочего вопроса» надо искать не в вооруженной борьбе и отрицании Бога, а в духовном подъеме населения, принятии христианских ценностей как основы миропорядка, основы взаимоотношений между работниками и работодателями. «В народ» пошли и другие священники. В результате сегодня число прихожан не только восстановилось, но и возросло даже по сравнению с предреволюционными годами. Рабочие окрестных заводов со слезами благодарят Господа за явленную им благодать, за очищение сердец от скверны. Гапон – вчерашний день. Сегодняшняя Россия встала на путь духовного исцеления, и если мы всем миром поддержим это начавшееся возрождение духовности, баррикады навсегда останутся в прошлом!
– Вы чересчур оптимистичны и судите обо всех петербуржцах и всех россиянах по прихожанам своей церкви. Но у меня нет другого выбора, как только смириться, – ответил я и поднялся, намереваясь тотчас откланяться.
Он остановил меня движением руки:
– Вижу, не убедил. Но пойми: я даю тебе время все взвесить, – он снова замолчал, отпустив голову, потом распрямился, поднял на меня глаза: – Подумай еще вот над чем: ты привык, что с тобой рядом находится любимая женщина, привык к нежности и ласкам. Понимаешь, о чем я говорю? В монастыре женщин не будет. Задумывался ли ты над этим?
– Страсть можно побороть. Она сильный враг, но и я настроен решительно.
– Душа «борца со страстями» и душа сластолюбца в равной степени заполнены мыслями о блуде. Тьму кулаками не разгоняют. Истинным монахом может стать лишь тот, чье сердце заполнено светом любви ко Христу так, что нет в нем темных уголков, нет места земным страстям. При свете солнца свечи не нужны. Бесстрастие – по силам ли оно тебе?
Я обратил взор внутрь: в душе поднималась волна протеста – меня, взрослого самостоятельного человека учат азбучным истинам. Но такие ли они азбучные, если до сих пор не стали частью меня? Я не нашелся, что ответить батюшке.
– Что-то еще тебя беспокоит? – спросил он
В памяти почему-то всплыло утро сегодняшнего дня: письмо Алисы, груда оставленных ею книг, ядом которых она отравлена. Не было бы всей этой подпольной литературы – жили бы с ней сейчас в любви и согласии спокойной семейной жизнью.
– Я сегодня буду жечь в печи книги, – озвучил я неожиданно пришедшую в голову мысль.
– Жечь книги???
Я объяснил батюшке причину.
– Ты снова хочешь разгонять тьму кулаками, – ответил он. – Авторы крамольных книг мечтают об обществе равных прав, обществе, свободном от алчности и жадности капиталистов; они всеми силами стремятся к свету. Что в этом плохого? Разве не к этому же стремится и церковь? Разве не стремление к всеобщему счастью привлекает в ряды революционеров умных, образованных людей и честных тружеников – рабочих, крестьян? Разве не ради этих высоких целей Алиса отказывается от личного счастья? Разве ты не желал бы сам жить в таком обществе?
– Не желал бы.
– Почему?
– Они отвергают Христа.
– Да! Их беда в том, что, стремясь к свету, они отвернулись и удаляются от его источника. Заблудились в лабиринтах новомодных идей. Обманулись теориями об очищающем огне революции, о сладости анархии, всеобщей эмансипации, необходимости установления диктатуры пролетариата, правомочности террора угнетенных против угнетателей и тому подобных изобретениях воспаленного ума. А почему?
– Земная церковь сама не без грехов. И пьянство, и мздоимство, и страсти греховные разъедают не только души мирян, но и священнослужителей. Однако если про мирянина посудачат и оставят, то про священника раздуют на всю страну. Вот люди и теряют веру, ищут иных путей.
– В какой-то степени ты прав: неразвитый ум склонен отождествлять идею с ее носителями, церковь с попами. Грубо говоря: раз наш поп пьет или сквернословит – значит, Бога нет! Примитивный, но распространенный взгляд на религию. Но не это главное. Гордыня! Вот что создает революционеров. Мы знаем, как надо! Революционеры возомнили себя богами, имеющими право разрушать и создавать миры. Весь мир насилья мы разрушим! Бог для них конкурент, помеха. «Да будет воля Твоя» не вписывается в сценарии революций. Отсюда и ненависть к религии, и террор, и призывы к восстанию, и готовность не только самому умереть за свою идею, но и убить других, думающих по-другому, мечтающих о другом. Обманувшись сами, авторы крамольных книг невольно обманывают своих читателей. Но жечь их книги означает уподобляться им. Это бессмысленно. Стань светом – и тьма исчезнет. Лучшее орудие против лукавого – преданность Христу и молитва. Вера очищает общество от жадности и других пороков. Вера обеспечивает подлинное равенство, подлинную свободу всех граждан. Пред Богом все равны. Ты согласен?
Я молчал.
– Если тебя беспокоит нахождение в квартире запрещенных цензурой книг, – подвел итог нашей беседы батюшка, – отдай их мне. Я найду время и познакомлюсь с ними. Постараюсь лучше понять чувства и мысли тех из прихожан, кто подпал под обаяние изложенных в них теорий и идей. Это подскажет мне, каким путем выводить заблудшие души из лабиринтов. Договорились?
Я ответил согласием.

Неожиданная встреча
Выйдя из храма, я сразу оказался в окружении многолюдной толпы. Из случайно подслушанных фраз, обрывков разговоров нетрудно было догадаться, что собравшиеся ожидают Матронушку-босоножку⁴⁴, вернувшуюся на днях в Питер то ли с Валаама, то ли еще откуда. На периферии сознания мелькнула мысль: «Может, и мне, как Матронушке, раздать все нищим, жить свободно, не обремененным никакими заботами, уповая на волю Божью? Никого ни о чем не просить, ни от кого не зависеть, ни перед кем не отчитываться. Жить, как птицы небесные. Не к этому ли нас призывает Евангелие⁴⁵? Господь наделит меня даром врачевания заблудших душ. Ко мне босоногому, в залатанных, но безупречно чистых одежках, потянутся очереди страждущих …
В таких мечтаниях я медленно брел вдоль берега Невы в сторону лавры, как вдруг услышал женский крик:
– А-а-а-а-а! Убива-а-ют!!!
Продравшись через кусты, я увидел у кромки воды крепкого сложения молодого парня в лихо сдвинутом на чуб картузе и модной алого цвета рубахе-косоворотке, пинающим сапогами распростертую у его ног женщину. Раздумывать было некогда. Я налетел на него с разбегу всем телом и повалил в воду. Однако парень оказался сильнее и спустя несколько секунд не только вырвался из моих объятий, но и подмял под себя, норовя удержать мою голову под водой. Я начал захлебываться, и, наверно, ему удалось бы меня утопить, если б неожиданно с берега на этого детину не навалился другой мужчина. Вдвоем, после непродолжительной возни, мы уложили парня лицом в землю, заломили руки за спину и стали их вязать рукавами сорванной с него рубахи. Но тут на нас неожиданно обрушился град ударов. Недавняя жертва детины, придя в себя, нашла где-то палку и с криками: «А-а-а-а-а! Ироды! Не троньте его!!!» принялась мутузить нас. Прикрывая головы руками, пригнувшись, мы отбежали в сторону. Женщина, бросив палку и причитая: «Мишенька, зазноба моя, что ж эти ироды с тобой сделали!», склонилась над своим поверженным хахалем, развязала ему руки и помогла сесть. Детина, весь еще в пылу схватки, оттолкнул ее от себя, бормоча что-то невразумительное, но потом обмяк, поднял валявшийся рядом в траве помятый картуз, натянул на чуб, склонил голову на грудь женщины и… разревелся. Женщина, одной рукой прижимая голову парня к груди, повернула к нам свое лицо, подняла другую руку вверх и, грозя кулаком, прокричала:
– У-у-у, хулиганье! Полиции на вас не хватает!
Переглянувшись, мы с моим спасителем, не сговариваясь, пожали друг другу руки и поднялись от реки к Шлиссельбургскому шоссе. Там при свете фонарей оглядели себя, познакомились. Я сказал, что живу в двух шагах отсюда и предложил пойти ко мне, обсохнуть после купания, залечить синяки и попить горячего чая. Он согласился. Дома я нашел для него приличный, по размеру халат и оставил одного в гостиной, а сам прошел на кухню развесить над плитой мокрую одежду и приготовить что-нибудь к чаю. Вернувшись с чайником и сладостями в гостиную, я застал Ильдуса, так представился мне мой спаситель, разглядывающим висевшие на глухой стене в рамочках фотографии моих родственников и друзей.
– Это кто? – спросил он, показав на одну, где священник в черном подряснике держал за руку босоного мальчугана.
– Это Петр Кондратьевич Дьяконов, когда-то заменивший мне умершего отца, – ответил я, ставя поднос со сладостями и чайник на стол.
– А это я, – сказал Ильдус, ткнув пальцем в фигурку босоногого мальчугана.
Несколько секунд мы с удивлением смотрели друг на друга, затем крепко обнялись. Вот ведь как бывает: друзья детства целый час общались как чужие, и вдруг – будто шоры спали с глаз. Посыпались взаимные вопросы: «А помнишь? А как ты?» Неожиданно Ильдус полуутвердительно спросил:
– Судя по порядку в гостиной, ты человек женатый. Не так ли?
Я задумался. Между мной и Алисой – непреодолимая стена противоречий. И все же... Она сейчас где-то на границе с Финляндией, но к ее сердцу прилегает подаренная мной иконка. Я только что пытался разрешить все вопросы уходом в монастырь, но не получил благословения. Мы пытаемся удалиться друг от друга, но необъяснимая словами духовная связь по-прежнему притягивает нас друг к другу. Женатый ли я человек, если таинство венчания не скрепило наш союз? Могу ли я назвать себя холостяком, если сердце отдано ей?
– Давай наконец сядем за стол, – предложил я Ильдусу и разлил по чашкам чай. В детстве этот парень преподал мне урок мужества и веры. Может, и сейчас поможет как-то найти выход из тупика?
Мы сели за стол. Я пододвинул гостю розетки с медом и вареньем, вазочку с мятными пряниками. Некоторое время оба молча наслаждались чаепитием, а потом, когда чашки опустели в третий раз, я рассказал ему историю своей любви, поведал о письме Алисы, о короткой встрече с ней на перроне, о беседе в церкви с батюшкой и недавних мыслях об юродстве. Он долго молчал, потом сказал:
– Вряд ли я смогу посоветовать тебе что-либо конкретное в разрешении этой патовой ситуации. Но что-то похожее было и у меня. Позволь рассказать?
– Не только позволяю, но и настаиваю, – с жаром воскликнул я.
Ильдус рассмеялся, но не стал охлаждать мой пыл.
– Помнишь Анюту Белобровцеву, внучку тети Нюры? – спросил он, переворачивая стоявшую на блюдце чашку вверх дном
– Рыжую задаваку, с длинной косой?
– Я бы не сказал, что она задавака. Впрочем… Она моя жена.
– Анютка Земскова?
– Ну, да. А что тут такого?
Внучку тети Нюры, с ее усеянным веснушками лицом и никогда не закрывавшимся ртом, вряд ли можно было причислить к числу деревенских красавиц, но я деликатно соврал:
– Ничего. Симпатичная была девчонка.
– На нее многие парни заглядывались, но она выбрала меня, – успокоившись, продолжил Ильдус. – Но давай договоримся так: впредь я буду говорить, а ты не перебивай, чтоб с мысли не сбить. Закончу – тогда, пожалуйста, и вопросы, и комментарии – все, что душе угодно. Договорились?
Я согласился.

О вере и любви (рассказ Ильдуса)
Когда вы все – и ты, и Женька, и Вася Цыцын – разлетелись: кто в Петербург, кто в Мологу – у меня в деревне среди ровесников не осталось близких друзей. Как-то на улице меня встретил ваш батюшка, пригласил на чай. За чаем сказал, что им вдвоем с матушкой в осиротевшем доме грустно. Я стал снова захаживать в ваш дом. Петр Кондратьевич давал мне разные книжки, а когда я возвращал прочитанное, спрашивал: что понравилось, что нет. И Анюта тоже забегала в гости к батюшке. Иногда мы втроем обсуждали какую-нибудь книгу. Вечерами я провожал Анюту до калитки. Чтобы наговориться всласть, мы не шли прямо к дому бабы Нюры, а делали круг до реки и обратно. Как-то случайно столкнулись недалеко от Шестиного брода с моим отцом, и я познакомил его с Анютой. Он разрешил ей помогать мне в конюшне и выгуливать лошадей. Потом отец решил отдать меня в подручные своему брату, дяде Атаулле, живущему в Петербурге. Когда я прощался с Анютой, она неожиданно расплакалась, а я вдруг понял, что не смогу без нее жить, и крикнул уже из отъезжавшей кибитки, чтоб ждала меня, что через год вернусь разбогатевший и зашлю сватов.
Разбогатеть мне сильно не удалось, но удалось приобрести другой капитал – умение торговать лошадьми и доверие дядюшки. Ровно через год он отпустил меня сроком на десять дней навестить отца с матерью. Переступив порог родного дома, я упал родителям в ноги и стал просить благословения на брак с Анютой. Хотя Коран и позволяет мужчинам-мусульманам брать в жены женщин из числа «людей Писания» (христианок, иудеек)⁴⁶, но это считается предосудительным. Родители не соглашались. К тому же у них была на примете для меня девушка из мусульманской семьи. Я сутки отказывался от еды и питья. Наконец мать сжалилась, уговорила отца не быть столь категоричным и пойти мне навстречу при условии, что рожденные в браке дети будут мусульманами⁴⁷.
Однако родители Анюты отказались благословить наш союз: они не желали иметь внуков мусульман, не желали, чтобы их дочь вступала «в греховную связь с иноверцем»⁴⁸. Анюта, плача, стала просить от них благословения на уход в монастырь. Родители накричали на дочь, сказали, что незамедлительно найдут другого жениха – Витьку Горохова или одного из братьев Перуновых – и силой выдадут замуж. В ответ она заявила, что если ее насильно выдадут за другого, она до конца дней своих останется девицей. А коли маменька с папенькой со свечками у кровати стоять будут, то руки на себя наложит. Страсти накалялись. Мой короткий отпуск подходил к концу. Я обратился за помощью к вашему батюшке. Петр Кондратьевич, прежде чем что-либо советовать, переговорил с Анютиными и моими родителями, а потом собрал нас всех вместе и сказал: «Из создавшейся ситуации есть два выхода. Первый – Ильдусу креститься в православную веру, и тогда все юридические преграды на заключение брака исчезнут. Второй – подождать еще годик и молиться неустанно с надеждой и верой, что Господь вразумит всех нас и устроит все наилучшим образом». Первый вариант в категоричной форме отвергли я и мой отец. Второй – Анютины и мои родители приняли охотно, но нас с Анютой перспектива еще целый год жить в разлуке с неясной надеждой на Господа повергла в шок. Мы попытались уточнить у батюшки: какие, по его мнению, могут быть у Господа планы относительно нашего брака. «Пути Господни неисповедимы, – ответил он. – Знаю лишь одно: тех, кто исполнен любви и чист сердцем, кто неустанно трудится ради исполнения мечты, а результат трудов доверяет Господу, Он без награды не оставляет». В день моего отъезда в Петербург Петр Кондратьевич подарил мне Библию и дал список книг, которые советовал прочитать, дабы я строил жизнь, опираясь не только на чувства, но и на знания. Анютиным и моим родителям он наказал чаще общаться, чтобы судить друг о друге не понаслышке.
Еще один год я усердно трудился у дядюшки Атауллы. Он был доволен мной, удвоил жалование. Свободное от работы время я отдавал молитвам, книгам, размышлениям.
Я открыл для себя, что все бесчисленные верования, религии, мировоззренческие доктрины можно условно разделить на две группы: ориентирующие паству на материальные богатства и ориентирующие паству на богатства духовные. Первые пытаются духовный мир и духовные богатства использовать как средства для приобретения земных благ, земной славы. Для вторых материальный мир с его дарами, проблемами и соблазнами – дарованное Господом средство возвышения человека в духе.
«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут»⁴⁹ – говорится у вас, христиан. «Богатство человека не в изобилии мирских благ. Истинное богатство – богатство души»⁵⁰ – говорят у нас.
Христианство и ислам побуждают людей думать, чувствовать, жить в соответствии с высокими духовными идеалами, строить отношения с окружающим миром на основе добра, истины, красоты. Перегородки между нашими религиями небес не достигают!
Я спросил себя – нужны ли эти перегородки? Ответ был очевиден: да, нужны – ибо оберегают от искажения и утраты уникальные святыни, традиции, обряды и таинства. Но когда диалоги между представителями различных культур и религий не поднимаются выше перегородок, не умаляется ли любовь? Не истончаются ли добро, истина, красота? Не это ли мы наблюдаем сегодня не только у нас в России, но и во всем мире?
Начинается с малого – только мы (православные, католики, сунниты, шииты, иудеи …) попадем в рай! Фактически же подобные заявления – начало дороги в ад. Ад межрелигиозных войн, еврейских погромов, нестабильности. Мир нуждается не просто в веротерпимости, а во взаимной поддержке всех мировых религий, всех людей доброй воли. Это возможно только через знание и доверительное общение.
Созданные на основе взаимной любви семьи, в которых муж и жена, исповедуя различные религии, помогают друг другу расти в духе – опоры стабильности для всего общества.
Я досконально изучил подаренную мне вашим батюшкой Библию, а также познакомился с трудами и житием многих христианских святых. Я заходил в православные храмы и был очарован царящей в них благостной атмосферой. Я полюбил православие. Эта любовь расширила мое видение мира. Я сердцем ощутил, что Всевышний Аллах удостаивает своей милости не только мусульман по вероисповеданию, но всех людей доброй воли. У Аллаха много имен. Для Него все люди, творящие добро, живущие по законам любви и красоты, – единоверцы. Разнообразие исповедующих и почитающих Всевышнего религий подобно разнообразию цветов на лесной поляне. И это прекрасно!
Я написал о своем открытии вашему батюшке. Он с похвалой отнесся к моим изысканиям и в то же время очень деликатно попросил все же подумать о возможности перехода в православие – «и законодательные препоны на брак с Анютой снимутся, и для карьеры откроются широкие перспективы». Перечислил имена татар-христиан, входящие в известные дворянские сословия (Ширинские-Шихматовы, Мещерские, Аксаковы, Юсуповы, Чаадаевы и ряд других).
Я с возмущением ответил, что религия – это не продажная девка: сегодня одна, завтра другая, что она даруется человеку Богом и негоже ради благ этого мира сворачивать с пути, уготовленному для тебя Всевышним.
Петр Кондратьевич незамедлительно прислал новое письмо, в котором сообщил, что, если мы с Анютой того пожелаем, он с любовью и уважением благословит наш союз и будет сам «ходатайствовать перед епархиальным архиереем о разрешении, в порядке исключения, на регистрацию брака девицы православного исповедания с мусульманином»⁵¹.
В следующий десятидневный отпуск я приехал в деревню с богатыми дарами для родителей невесты. Из переписки с Анютой я знал, что, выполняя наказ батюшки Петра, ее родители довольно тесно сблизились с моими родителями. Вначале их объединяло общее желание поссорить нас с Анютой, но по мере узнавания друг друга возникли взаимные симпатии, взаимное доверие. За месяц до моего приезда родители Анюты сообщили моим, что не против брака, если молодые сами не передумают. А получив от меня по приезду в подарок фарфоровый сервиз на двенадцать персон, сказали, что о лучшем зяте и мечтать невозможно.
Ходатайство к архиерею Петр Кондратьевич доставил лично и имел с ним продолжительную беседу, но в удовлетворении ходатайства ему было отказано. «Закон един для всех и не допускает исключений, – заявил архиепископ Иаков⁵². – Сейчас в Синоде рассматриваются вопросы о пересмотре брачного законодательства в сторону большей терпимости к бракам православных со старообрядцами и инославными христианами, но браки между православными и нехристианами, в частности мусульманами, в принципе невозможны».
Об отказе архиерея Петр Кондратьевич рассказал мне в первый же день приезда и, предупреждая мою возможную негативную реакцию, сразу заявил: «Я обещал благословить ваш союз, и я благословлю его». Помолчав немного, пояснил: «Господь призывает нас быть служителями не буквы, но духа. Потому как всё в соблюдении заповедей Божиих⁵³, а не во внешних обрядах. Не невольте друг друга менять веру отцов ваших, ибо Господь, а не человек определяет, кому какой стезей идти. Помните, что муж освящается женою, а жена освящается мужем⁵⁴, и этого достаточно. Ваш союз, несомненно, будет способствовать взаимному возвышению в духе. Я буду молиться за вас и ваших будущих детей».
Прошло три года. Мы с Анютой живем в Петербурге одной семьей. Брак наш благословлен нашими родителями и батюшкой Петром. Хотя законы и не позволили нам его зарегистрировать, мы счастливая пара, потому что наши сердца наполнены любовью и благодарностью. Наш сын, которого в честь батюшки Петра мы назвали Петром, юридически является незаконнорождённым. Мы крестили младенца в православной церкви, и он получил отчество по имени крестного отца – Кондратьевич. Смешно и грустно: Петр Кондратьевич Земсков – сын Ильдуса Рахметовича Хисметова. Этой осенью ожидаем рождения второго ребенка. У наших детей, будь они православными или мусульманами, всегда будет широкий взгляд на мир как на единую семью, как на цветущую поляну, на которой каждый цветок по-своему прекрасен.
Иногда мне случается слышать от татар, что, позволив жене крестить сына в православном храме, я отдалил его от Аллаха. В ответ я предлагаю выяснить, кто близок к Аллаху? Если отвечают: «Тот, кто верит, что нет Бога, кроме Аллаха, совершает намаз, жертвует в помощь бедным, соблюдает пост в Рамадан и совершил хадж», то я пытаюсь уточнить: «Значит ли это, что такой человек попадет в рай, даже если будет лгать, сквернословить, насильничать?»
Завязывается диспут. Я рассказываю евангельскую притчу о самарянине⁵⁵, изменив в ней персонажей на мусульманский лад: священника называю муллой, левита – улемом⁵⁶, самарянина – христианином, ну а пострадавший от рук бандитов у меня, естественно – мусульманин. Мы совместно приходим к выводу, что к Аллаху праведники, независимо от исповедуемой ими веры, ближе, чем высокомерные улемы и муллы.
«А что такое праведность?» – спрашиваю я и напоминаю хадис от Вабиса ибн Мабада: «Праведность – это то, что не беспокоит душу и сердце, а прегрешение – это то, что недобро шевелится в душе и тяжело мечется в груди».
Покой в душе, удовлетворенность равно знакомы и мусульманам, и христианам – всем людям. Значит, праведником может быть даже атеист. У Бога нет религий. Ему ничего от нас не надо – ни веры, ни безверия. Ислам, иудаизм, христианство, дарованные Им из любви к людям в разные времена и в рамках разных культур, – средства для совершенствования духа. Но когда мы, вместо того, чтобы приняв с благодарностью дарованное нам, идти по указанному Им пути, начинаем копаться в чужих дарах, сравнивая с нашим, выискивая в чужих недостатки и раздувая в гордыне щеки, мы останавливаемся или откатываемся назад. Невозможно копаться в чужом белье и при этом оставаться праведником!
Постепенно все мои родственники и знакомые в татарской диаспоре Петербурга приняли Анюту на равных с законными мусульманскими женами и сейчас относятся к ней не просто с уважением, а даже с некоторым пиететом. Главная причина, конечно, в ней самой – в ее кротости, добропорядочности, отзывчивости, доброте.
Я слышал, как о ней говорят, что она только внешне другой веры, но по духу истинная мусульманка. И то правда: и у вас, и у нас иноверцами должно считать не тех, которые по-другому называют Всевышнего, по-другому молятся, ходят в другие храмы, а тех, которые, независимо от того, соблюдают они внешние обряды или нет, по духу своему злы и высокомерны.

Ильдус закончил свой короткий рассказ о любви, соединившей сердца поверх религиозных перегородок. К моим глазам подступили слезы. Слезы благодарности Господу за то, что через встречу с другом детства, с этим удивительным мусульманином Он помог мне осознать зашоренность моего мировосприятия, поверхностность моей веры. Мы с Алисой упорно отказывались принять друг друга такими, какими нас создал Господь: она хотела превратить меня в карбонария, а я усиленно призывал ее к воцерковлению. Каждый себя считал правым и настаивал, настаивал на своем. Впрочем, она в итоге смирилась с тем, что из меня не выйдет революционера. Это я продолжал метаться, называть нашу не зарегистрированную в церковной книге семейную жизнь блудом, а ее нежелание молиться у святых икон – капризом эмансипации. Это я не мог подняться над перегородками. Это я отталкивал любовь упреками, наставлениями. «Я знаю, как надо!» заглушало во мне кроткое, исполненное доверия «Да будет воля Твоя!». Мне было трудно принять волю Господа, наделившего Алису светлым умом, искренностью, добротой, мягким, отзывчивым сердцем, но не распахнувшего перед ней ворота храма. Сейчас я вдруг понял: возможно, ее миссия заключается в том, чтобы смягчать сердца революционеров. Почему бы и нет? Будь она внешне христианкой, эта братия ее и близко бы к себе не подпустила. Пожалуй, так оно и есть! А если и не так, я в любом случае, зная чистоту ее сердца, не имел никакого права давить на нее своими требованиями. По духу она большая христианка, чем я. Если анархисты и социалисты через общение с такими искренними, чистыми женщинами проникнутся духом любви и милосердия, то общество сможет развиваться бескровным эволюционным путем, а не сотрясаться в огне разрушительных революций.
Как бы прочитав мои мысли, Ильдус заметил:
– Может, я не прав, но у меня такое чувство, что твоей вере не хватило высоты.
Я не нашелся, что возразить.
– Батюшка Петр, – продолжил он, – говорил нам с Анютой, что истинно верующий человек полон веры в то, что Всевышний неустанно заботится о нас, а потому никогда не ропщет на ниспосланные ему проблемы – мы растем, не нежась лениво на всем готовом, а преодолевая трудности. Непринятие ситуаций, непринятие другого человека, его образа мыслей или характера – это недоверие Всевышнему. А ты отказывался принять Алису такой, какой ее дал тебе Господь. Разве не так?
– Да, ты прав, – согласился я. – Единственное, что могло ей реально помочь, будь на то воля Господа, – мои молитвы и любовь. Силового пути побудить человека к воцерковлению нет и никогда не будет. Но что, по-твоему, я должен делать теперь?
– То, что ваш батюшка ставил превыше всего: прилежно исполнять свою работу, помогать нуждающимся, соблюдать посты, исповедоваться, причащаться – одним словом, жить по вере. Если Всевышний не откликается незамедлительно на твои молитвы, значит, откликнется в более подходящее время или у Него припасено для тебя что-то большее. – Ильдус поднялся из-за стола. – Извини, я должен уйти: через сорок минут разведут мост, а меня ждет Анюта.

Примечания

1. В деревенских избах труба самовара соединялась с дымоходом. При плохой тяге или необходимости ускорить процесс подогрева воды дули на угли через отверстия в стенках топки или раздували самовар с помощью сапога (сапог переворачивался подошвой вверх, голенище надевалось на трубу самовара и частыми интенсивными нажатиями на подошву сжималось в гармошку и вновь распрямлялось, создавая интенсивное движение воздуха в топке).

2. Алексей Антонович Брядовой – родом из крестьян, в 1898 году с женой и детьми был причислен в Мологское 2-й гильдии купечество. Лесоторговец. Его избрание заведующим Шумаровским военно-конским участком примечательно тем, что на эту должность, как правило, избирали только помещиков.

3. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Евангелие от Матфея, 5: 3).

4. Ибо явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков (Послание к Титу, 2:11).

5. Нищета духовная – прямая противоположность надменности и хвастовству (Свт. Николай Сербский, «Миссионерские письма»).
Нищета духа является от видения и сознания грехов и греховности своей (Свт. Игнатий Брянчанинов, «Плачь инока о брате его, впавшем в искушение греховное», ст. 3 «Решь»).

6. Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб.
А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Евангелие от Матфея, 5: 38-40).

7. Основным предметом дебатов в Думе весной 1907 года был вопрос о принятии чрезвычайных мер против революционеров. Дума 17 мая 1907 года проголосовала против «незаконных действий» полиции. Такое неповиновение не устраивало правительство. Аппаратом министерства внутренних дел был подготовлен втайне от Думы проект нового избирательного закона. 1 июня 1907 года П. Столыпин потребовал отстранения от участия в заседаниях Думы 55 социал-демократов и лишения 16 из них депутатской неприкосновенности, обвинив их в подготовке к «ниспровержению государственного строя» и заговоре против царской семьи.

8. Морозов Николай Александрович (1854-1946) – почетный член АН СССР. Награжден двумя орденами Ленина и орденом Красной Звезды.
С 1874 года участвовал в «хождении в народ», вёл пропаганду среди крестьян. Был одним из руководителей организации «Земля и воля», участвовал в подготовке покушений на Александра II. Встречался с Карлом Марксом, который передал ему для перевода на русский язык несколько работ, в том числе «Манифест коммунистической партии». В 1881 году был арестован и осужден на пожизненное заключение.
За время заключения выучил одиннадцать языков, написал множество научных работ.
Неоднократно встречался с В.И. Лениным, но не разделял его взглядов на социалистическую революцию, был активным членом партии кадетов.
После революции отошел от политической деятельности, посвятив себя науке.

9. Ксения Алексеевна Морозова (урождённая Бориславская; 1880-1948) — российская журналистка, переводчица и мемуаристка.
выступала в Европе как пианистка. Писала сказки для детей. Перевела на русский язык произведения Кнута Гамсуна и Герберта Уэллса.
В 1906 году познакомилась с Николаем Морозовым. 7 января 1907 г. они обвенчались. Брак оказался счастливым, но бездетным. Ксения Алексеевна занималась корреспонденцией мужа и помогала в опубликовании работ. В 1910 г. Морозов посвятил жене сборник стихов «Звёздные песни».
Морозовой принадлежит ряд статей и мемуарных очерков о своём муже.

10. Село Лацкое в начале ХХ века было крупным торговым центром, расположенным на полпути между Мологой и железнодорожной станцией Харино (Некоуз). До революции в Лацком было восемь двухэтажных чайных, трактир, пивная, «казенка», где торговали водкой, гостиница с заезжим двором. Имелись две бараночные пекарни, две кузницы, пять магазинов, механическая мельница. Село украшали две церкви: деревянная Казанской Божьей Матери на кладбище (в тридцатые годы ХХ века ее разобрали) и каменная Вознесения Господня, расположенная на горе в центре села. Здесь пересекаются сельские улицы и здесь же была торговая площадь. В тридцатые годы ХХ века церковь использовали под склад, трепали лен под сводами храма, ремонтировали сельскохозяйственную технику. Сейчас церковь восстанавливается, в алтарной части начали проводиться богослужения.

11. Михаил Николаевич Журавлев (1840-1917) – купец, крупный промышленник и землевладелец, меценат, действительный статский советник, почетный член Рыбинского биржевого комитета, почетный попечитель Рыбинского коммерческого училища, член благотворительных, просветительских и общественных обществ в Москве и Санкт-Петербурге. Состоял действующим членом правительственных комиссий по торговым и промышленным вопросам. Кроме того, служил корреспондентом Главного управления Государственного коннозаводства.
За деятельность на поприще общественного служения отечественной промышленности награжден орденами Святого Станислава 1-й и 2-й степеней, орденом Анны, орденом Святого Владимира 4-й и 3-й степеней.

12. Отец Николая Морозова, Пётр Алексеевич Щепочкин, занимался разведением русских рысаков, был членом Петербургского Бегового общества, которое владело всеми ипподромами в России. В Борке содержалось более 100 лошадей. Доходы, получаемые от скачек, общество использовало для поощрения владельцев призовых лошадей. Лошади из Борковского коневодческого хозяйства были постоянными участниками самых престижных соревнований, всегда занимали призовые места и тут же на аукционе продавались по очень высокой цене.

13. Евгения Мравина, настоящее имя Евгения Константиновна Мравинская (1864-1914) — русская оперная певица (лирико-колоратурное сопрано), солистка Мариинского театра. Тётя дирижёра Евгения Мравинского. Сводная сестра Александры Коллонтай (Домонтович).

14.. Александра Михайловна Коллонтай, урождённая Домонтович (1872-1952) — русская революционерка, государственный деятель и дипломат, Чрезвычайный и Полномочный посол СССР. Член ВКП(б) с 1915 года, автор ряда книг и статей, многие из которых посвящены проблемам женского революционного движения. Награждена двумя орденами Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.

15. Мария Валентиновна Ватсон, урождённая де Роберти де Кастро де ла Серда (1848-1932) — русская поэтесса, переводчица, автор книг и статей о писателях. Ватсон сделала первый полный русский перевод «Дон Кихота» (1907) и перевела первые книги из цикла о Тарзане. Для серии «Жизнь замечательных людей» написала биографии Данте (1890) и Фридриха Шиллера (1892). С 1899 года издавала серию «Итальянская библиотека». Написала несколько статей для «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона». Активно участвовала в работе Шлиссельбургского комитета. Большевистскую власть не признала.

16. Вера Николаевна Фигнер (1852-1942) — русская революционерка, террористка, член Исполнительного комитета «Народной воли», позднее эсерка. Участвовала в подготовке покушений на Александра II в Одессе и Петербурге. Единственным светлым воспоминанием о пребывании в Одессе для неё осталась встреча с Сашкой-инженером (Ф. Юрковским, совершившим по поручению организации ограбление херсонского казначейства), который дал ей прозвище Топни-ножка. Когда писатель Вересаев спросил о происхождении этой клички, Фигнер лукаво улыбнулась: «Потому что красивые женщины имеют привычку топать ножкой».
В 1884 году Фигнер приговорена к смертной казни, которая затем была заменена бессрочной каторгой.
В 1906 году освобождена и получила разрешение выехать за границу для лечения, выступала на митингах и студенческих собраниях. Опубликовала ряд статей на политические темы.
В 1927 году в числе группы «старых революционеров» обращалась к советскому правительству с требованием прекратить политические репрессии, но её голос не был услышан. В день 80-летия (1932 год) было издано полное собрание сочинений В. Н. Фигнер в 7 томах – рассказ об ужасах жизни в «царских застенках», как раз в то время, когда новая власть создавала новые тюрьмы и карательный аппарат для новых оппозиционеров.

17. Пётр Филиппович Якубович (1860-1911) – один из лидеров народовольческого движения, поэт и переводчик.
Арестован в 1884 году и заключен в Петропавловскую крепость. В 1887 году Петербургским военным судом приговорён к смертной казни, заменённой 18 годами каторги. В 1899 году освобожден. Работал редактором в журнале «Русское богатство». Якубович известен своими переводами поэзии Шарля Бодлера. Самая известная его книга «В мире отверженных» – классика тюремного жанра в русской литературе.

18. Шлиссельбургский комитет – общественная благотворительная организация в Российской империи, созданная для оказания материальной и финансовой помощи бывшим политическим узникам Шлиссельбургской крепости и изучения истории крепости как тюрьмы. Основана П.Ф. Якубовичем по предложению В.Н. Фигнер в 1905 году и просуществовала до 1918 года.

19. Игорь Лотарев – сводный брат троюродной сестры Александры Коллонтай Зинаиды Домонтович, впоследствии известный поэт Игорь Северянин.
В автобиографической поэме «Роса оранжевого часа» поэт позднее так описывал круг своего юношеского общения:
Наш дом знакомых полон стай:
И математик Верещагин,
И Мравина, и Коллонтай.

20. Отец Николая Морозова, помещик, владелец усадьбы в Борке, Петр Алексеевич Щепочкин (1832-1886) полюбил крепостную крестьянку Анну Васильевну Плаксину, и она согласилась стать его гражданской женой. Из-за разницы сословий их брак не мог быть зарегистрирован, а их детям не могли дать ни отчество по отцу, ни его фамилию. Петр Алексеевич перевел в Мологе свою гражданскую жену в мещанское сословие и поменял ее девичью фамилию Плаксина на Морозову. Все их семеро детей (два сына и пять дочерей) носили отчество по имени крестного отца – помещика Александра Ивановича Радожицкого и измененную фамилию матери.

21. О результативности работы Думы говорят такие факты:
Дума первого созыва проработала 72 дня. Результат: одобрено 2 законопроекта. Главный вопрос – земельный – потонул в разногласиях между фракциями.
Дума второго созыва проработала 102 дня. Результат: одобрено 20 законопроектов. Из них лишь три получили силу закона (об установлении контингента новобранцев и два проекта помощи пострадавшим от неурожая).
Как и в Первой думе, большинство депутатов было настроено на резкую конфронтацию с правительством.
В. И. Ленин также баллотировался кандидатом во Вторую Государственную думу, но не набрал нужного числа голосов.
Третья дума просуществовала пять лет. Однако и она не могла преодолеть межпартийных разногласий. Думой принято 2346 законопроектов. Однако 95 % этих законов представляли собой «законодательную вермишель» – корректировка смет, должностных ставок. Заседания III Думы сопровождались постоянными нарушениями порядка, перебранками между депутатами.

22. Предложенный П. Столыпиным и одобренный Николаем II новый закон о выборах ущемлял права большей части населения. В результате его применения в состав Государственной Думы Третьего созыва входили: потомственных дворян – 220, крестьян − 94, духовенства – 46, купцов – 42, казаков – 15, мещан – 12, личных дворян – 9, 46 лиц не указали свою сословную принадлежность. 9,3 млн жителей Средней Азии не были представлены в Думе вообще.

23. Посаженная Н.А. Морозовым ель прожила 129 лет. Ее уронило ветром в 1983 году. В мемориальном доме-музее Н.А. Морозова в поселке Борок хранится спил ели.

24. Вот как Н. А. Морозов пишет об этом в очерке «Четвертое измерение» (журнал «Современный мир» , № 3 за 1907 год). «Каждый наш поступок, каждая мысль, каждое движение летят на крыльях светоносного эфира в бесконечность мирового пространства, ни на миг не пропадая, никогда не уничтожаясь, а только трансформируясь по временам в другого рода события. И кто знает? Там, в бесконечности миров, не отзываются ли они на всех живущих существах своим хорошим или дурным влиянием? Пролетая всё далее и далее, в продолжение целой вечности, не поселяют ли они раздор и зло, если сами были злы, и – добро и счастье, если сами были прекрасны? Вот вопросы, которые невольно возникают в голове при мысли об этом слиянии прошлого, настоящего и будущего в одно неразделенное целое; и если мы вполне усвоим эти представления не только своим умом, но и сердцем, они заставят нас относиться серьезно ко всему, что мы делаем и чувствуем: ведь каждое наше чувство, каждое желание уносится в вечность и никогда не умирает».

25. Овальный пруд с островком посередине был выкопан крепостными крестьянами. На острове стоял домик, который из-за украшавшей его резьбы назывался «пряничным». Взрослые иногда переправлялись туда на лодке устраивать чаепития. Для Николая Морозова, его брата и сестер домик когда-то был любимым местом детских игр. Берега и дно пруда были укреплены 10-сантиметровым слоем зелёной глины, целебной по своим свойствам, поэтому пруд летом никогда не зацветал. В нём водилась крупная рыба.
Время и отсутствие надлежащего ухода разрушили и домик, и защитный слой глины. Ведущая когда-то к пруду от барского дома дорога заросла деревьями и кустарником, а сам барский дом сгорел в огне пожара в 1956 году.

26. Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира; ибо голодал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Тогда праведники скажут Ему в ответ:
– Господи, когда мы видели Тебя голодающим, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приютили? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?
И Царь скажет им в ответ:
– Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Евангелие от Матфея. 25: 34 – 40).

27. В своих трудах Морозов утверждал, что в текстах священных книг зашифрованы описания астрономических и метеорологических явлений.
Главный вывод, который делает Морозов в «Откровении в грозе и буре» (М., 1907), – это то, что автором «Откровения Иоанна» является св. Иоанн Златоуст и что на страницах этой библейской книги в зашифрованном виде представлена гроза, разразившаяся над островом Патмос 30 сентября 395 г.
В семитомном труде «Христос» (М.–Л., 1924-1932, кн. 1-7) он вырывает Иисуса Христа из времени правления Августа и Тиберия и относит к середине IV века.

28. Бебутов Давид Иосифович (1859-1923) – князь, депутат Государственной Думы. Масон. Секретарь Верховного совета всех русских лож во Франции.
Принимал активное участие в организации Партии народной свободы (кадетов). Его библиотеку и коллекцию документов и нелегальной литературы XIX-XX вв. в Берлине посещали русские революционеры-эмигранты, в том числе В.И. Ленин.
В мае 1908 года по приглашению князя Д.О. Бебутова в санкт-петербургскую масонскую ложу «Полярная звезда» в качестве члена-основателя вступил Н.А. Морозов. Эта ложа была закрыта в 1909 году, и по некоторым сообщениям Н.А. Морозов стал досточтимым мастером новосозданной ложи «Заря Петербурга», из которой вышел в феврале 1910 года.
По сведениям «Масонского словаря» Лигу в парижской ложе Союз Бельвилля (L'Union de Belleville) был инициирован В.И. Ленин.

29.Первыми в Европе избирательное право получили женщины на территории Российской империи в Великом княжестве Финляндском – 1906 год. Далее следуют Норвегия (1913), Дания и Исландия (1915), Россия (1917). В 1919 году права голосовать добились женщины Германии, Нидерландов, Швеции, Люксембурга и Бельгии (только для муниципальных выборов). США – 1920 год. Великобритания – 1928 год. Франция – 1944 год, Италия – 1945 год.

30. В дореволюционной России жена по законодательству обязана была повиноваться мужу, и власть последнего ставилась выше власти родителей. Женщины не могли вступать в договор личного найма без разрешения мужа. Векселя, выдаваемые женой без санкции мужа, признавались недействительными.

31. Kinder, Küche, Kirche (в переводе с немецкого – дети, кухня, церковь) – популярная аллитерация, описывающая границы социальной активности женщин в семье и обществе.

32. «Общество должно научиться признавать все формы брачного общения, какие бы непривычные контуры они не имели, при двух условиях: чтобы они не наносили ущерба расе и не определялись гнетом экономического фактора. Как идеал остается моногамный союз, основанный на “большой любви”. Но “не бессменный” и застывший. Чем сложнее психика человека, тем неизбежнее “смены”. “Конкубинат”, или “последовательная моногамия”, – такова основная форма брака. Но рядом – целая гамма различных видов любовного общения полов в пределах “эротической дружбы”» (А. Коллонтай, «Любовь и новая мораль»).

33. Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов: половое во всём должно подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая. («Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», опубликованы в брошюре «Революция и молодёжь», изд-во Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова, 1924 год. Автор  Арон Залкинд).

34. Маркс и Энгельс предсказывали, что социализм уничтожит буржуазную семью. Уход за детьми и воспитание станут общественным делом. В «Манифесте Коммунистической партии» сказано: «У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями... Законы, мораль, религия – все это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы».

35. Икона «Всех скорбящих Радость с грошиками» – упрощенная реплика с иконы «Всех скорбящих Радость» с прилипшими к красочному слою во время пожара медными монетами (на списках с иконы монеты изображаются краской).
Находилась в часовне вблизи Петербургского стекольного завода. 23 июля 1888 года во время грозы в часовню ударила молния. Икона от громового удара спустилась на землю, лик Богоматери просветлел и обновился. Двенадцать же медных монет из разбитой кружки для подаяний оказались прикреплёнными в разных местах к образу.
Известие о случившемся распространилось по городу, началось служение молебнов перед иконой. Вскоре появились сообщения о чудесных исцелениях от иконы.
В 1893 году император Александр III пожертвовал деньги и земельный участок на строительство рядом с часовней каменного храма. В 1930-е годы храм на набережной Невы был снесен, а часовня передана штабу МПВО. В начале 1990-х гг. обезглавленную часовню вернули епархии. Чудотворный образ вернулся на своё историческое место. В настоящее время (2016 год) восстанавливается также и Скорбященская церковь.

36. Татьяна Львовна Щепкина-Куперник (1874-1952) – русская и советская писательница, драматург, поэтесса и переводчица. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Награждена орденом Трудового Красного Знамени.
Александра Коллонтай одно время жила на квартире подруги, скрываясь от преследований полиции.

37. Книга «Социальные основы женского вопроса» была написана А. Коллонтай в 1908 году навстречу Первому Всероссийскому женскому съезду. В ней она утверждает, что эмансипация женщин может быть достигнута только революционной борьбой пролетариата, и нападает на феминисток, обвиняя их в том, что они отвлекают «бедных младших сестер» (работниц) от выполнения «классовой» миссии.

38. «Стакан воды» – популярная в начале ХХ века теория, сводившая отношения между полами к удовлетворению сексуальных потребностей, без оглядок на любые условности. Впервые приравняла удовлетворение сексуальных потребностей к стакану воды Аврора Дюдеван, подруга Шопена: «Любовь, как стакан воды, дается тому, кто ее просит».

39. Маслов Петр Павлович (1867-1946) – экономист, социал-демократ. После 2-го съезда РСДРП примкнул к меньшевикам. Развёрнутая критика взглядов Маслова дана в работах В.И. Ленина (см. Полное собрание сочинений, 5-е изд., справочный том, ч. 2, с. 454).
Завязавшийся в Петербурге роман Петра Маслова с Александрой Коллонтай продолжался в Германии. Однако Александру раздражало, что любовник по вечерам всегда сбегал от нее домой к жене, и она завела нового, дав прежнему отставку.
После Октябрьской революции Петр Маслов отошёл от политической деятельности, вёл педагогическую и научную работу.

40. Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Евангелие от Матфея, 18: 3).

41. Пётр Иванович Скипетров (4 июля 1863–19 января 1918) – священнослужитель Русской православной церкви, протоиерей.
С 1898 года – священник, а с 1912 года – настоятель Скорбященской церкви, возведённой на месте явления в 1888 году чудотворной иконы «Всех скорбящих Радость с грошиками». Отец семерых детей. Подробнее – в заключительной главе «Обращение лейтенанта Байдера».

42. Георгий Аполлонович Гапон (1870-1906) – священник, политический деятель, организатор массового шествия рабочих к царю 9 (22) января 1905 года, закончившегося расстрелом участников шествия.
В феврале 1905 года выступил с инициативой объединения всех революционных партий России в деле вооружённого восстания и провёл предварительные переговоры с их лидерами. По итогам встречи с Гапоном Ленин написал статью «О боевом соглашении для восстания». Выступая на III съезде РСДРП, Ленин характеризовал Гапона как «человека безусловно преданного революции».
Некоторое время Гапон скрывался от преследования охранки за границей. После возвращения в Россию он поддержал царский Манифест 17 октября, ополчив против себя все левые партии, и в марте 1906 года был убит эсерами по обвинению в сотрудничестве с властями и предательстве революции.

43. Петиция рабочих и жителей Санкт-Петербурга 9 января 1905 года — исторический документ, с которым рабочие во главе со священником Георгием Гапоном шли к царю. Петиция извещала царя о том, что рабочие и жители Петербурга пришли к нему искать правды и защиты. В ней утверждалось, что существующие законы несправедливы и противоречат божественным установлениям – при таких законах простому народу невозможно жить. Причиной возникновения несправедливых законов Гапон называл засилье чиновников, узурпировавших власть.
Главным требованием петиции было уничтожение власти чиновников и созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, тайного и равного голосования. Общее количество требований доходило до семнадцати. Царю предлагалось принять «меры против гнёта капитала над трудом». Политические требования петиции, предполагавшие ограничение самодержавия, были расценены правительством как «дерзкие» и послужили причиной разгона рабочего шествия.

44. Матрона Петровна Мыльникова известна была в Петербурге под именем Матронушки-босоножки. Родом из крестьян. Во время Русско-турецкой войны ее муж был призван в армию. Она отправилась следом за ним сестрой милосердия. Свое жалование, 25 руб. в месяц, раздавала бедным солдатам. Муж погиб. Матронушка вернулась домой, продала имущество (домик и бакалейную лавку), деньги раздала нищим, а сама отправилась странствовать по святым местам. В Петербурге жила около 30 лет, последние 16 лет – возле часовни Скорбящей Божией Матери. Ее «наряд» оставался неизменным зимой и летом – босые ноги и всегда безупречно чистая легкая белая одежда. Обладала даром прозорливости, предостерегала людей от надвигавшихся несчастий, избавляла от пагубного порока – пьянства. Блаженную чтила и царская семья. Получая в дар большие средства, она раздавала их беднякам, отсылала в бедные приходы. Почила в бозе 30 марта 1911 года. По отзывам некоторых столичных газет проводить Матронушку-босоножку в последний путь собралось около 25 тысяч человек.

45. Не заботьтесь ни о том, что есть или пить вам для поддержания жизни вашей, ни о том, что надеть вам, чтобы прикрыть тело ваше. Разве душа не более важна, чем пища, а тело – чем одежда?
Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а Отец ваш Небесный кормит их. А вы намного ли отличаетесь от них? (Евангелие от Матфея, 6: 25-26).

46. Коран позволяет мужчинам-мусульманам брать в жены женщин из числа «людей Писания» (христианок и иудеек). Женщины-мусульманки такого права лишены и могут вступить в брак только с мусульманином. Сам по себе мусульманский обряд бракосочетания – никях – не делает христианку мусульманкой, если при этом она не произносит шахаду – формулу принятия ислама.

47. По Корану дети мусульманина могут быть только мусульманами.

48. По действовавшему до 1917 года в России закону, «русским подданным православного исповедания брак с нехристианами вовсе запрещается». Дети, рожденные в таком союзе, признавались незаконнорожденными, не имели прав на наследство и титул, а сама связь признавалась прелюбодейной. Христианину, в неё вступившему, полагалось 4 года отлучения от причастия.
Отношение Церкви к вопросу заключения браков с иноверцами изложено в 72-м правиле VI Вселенского собора: «Недостоит мужу православному с женою еретическою браком совокуплятися, ни православной жене с мужем еретиком сочетаватися. Аще же усмотрено будет нечто таковое, соделанное кем-либо: брак почитать нетвердым, и незаконное сожитие расторгать. Ибо не подобает смешивать несмешаемое, ниже совокупляти с овцой волка, и с частью Христовою жребий грешников. Аще же кто постановленное нами преступит: да будет отлучен».
С точки зрения Православной церкви и любая молитва с иноверными, в том числе никях, является грехом.

49. Евангелие от Матфея, 6:19-20.

50. Хадис от Абу Хурайры/Муслим.

51. В России до 1917 года смотрели на брак как на акт религиозный по преимуществу. В 1906 г. правительство П.А. Столыпина разработало семь законопроектов о свободе совести, в одном из которых – «О семейственных правах» – наконец-то разрешались браки христиан с нехристианами, но при этом устанавливалось правило, что если один из брачующихся православный, то венчание производить только по православному обряду. Данный законопроект был внесен на рассмотрение II, а затем – III Государственной Думы, однако так и не был принят. Гражданская форма брака была введена лишь большевиками 20 декабря 1917 г.

52. Архиепископ Иаков (в миру Иван Алексеевич Пятницкий) возглавлял Ярославскую епархию в 1904-1907 годах. Был участником Всероссийского Церковного собора 1917 года в Москве, на котором патриархом Тихоном возведён в сан митрополита.
Митрополит Мануил (Лемешевский) вспоминал о нём следующее: «Имел тяжёлый характер. Любил писать по церковным вопросам, но ни в чем не чувствовалось сердечности. Всегда интересовался, как выгоднее сдавать на хранение деньги».
Скончался в 1922 году.

53. Обрезание ничто и необрезание ничто, но всё в соблюдении заповедей Божиих (Первое послание к Коринфянам, 7:19).

54. Ибо неверующий муж освящается женою (верующею), и жена неверующая освящается мужем (верующим). (Первое послание к Коринфянам, 7:14).

55. «.... А кто мой ближний?
На это сказал Иисус:
– Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, наткнулся на него и, увидев, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?
Он сказал:
– Оказавший ему милость.
Тогда Иисус сказал ему:
– Иди, и ты поступай так же» (Евангелие от Луки, 10: 29-37).
Самарянин (иноверец) в христианстве традиционно отождествляется с образом Христа.
Ни сан и единство веры (священник), ни ученость (левит) не приближают к Богу – но только любовь. Любовь выше любых религиозных перегородок.

56. Мулла – знаток и служитель мусульманского культа. Улемы или алимы – собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических сторон ислама.