Дмитрий Красавин

Жизнь — это танец, красота которого зависит от умения ловить ритм, а не от того, под чью дудку пляшешь. (Прохожий)

В этой книге все перемешано: острые сюжеты и лирические зарисовки, беспечность и мудрость, слезы и смех. Подлинные события покажутся невероятными фантазиями, а вымыслы — истиной в последней инстанции. Смейтесь, плачьте, размышляйте, отдыхайте от трудов праведных, рассматривая великолепную графику Дарьи Федотовой, и наслаждайтесь жизнью!

Из подслушанного в библиотеке

1.
– Вы не поможете мне найти Карлоса?
– Кастанеду?
– Нет.
– Руис Сафона?
– Другого.
– Хуан Карлос? Дон Карлос? Может вас Карл Линей или Карл Лагерфельд интересуют?
– Вы меня запутали. Который из них живет на крыше?
– Карл Маркс! - неожиданно для всех (да пожалуй, и для самой себя) ответила библиотекарь.

2.
Запросы следующего читателя оказались более экзотичными.
– «Шанель», пожалуйста.
– Здесь библиотека, девушка.
– Ну?
– Что «ну»?
– «Шанель» Гоголя.
На этот раз библиотекарь не нашлась, что предложить читательнице.

ГЕОРГИНЫ В ПАЛИСАДНИКЕ

Дед Захар жил одиноко: жена умерла, дочери разъехались по всей стране. Первое время каждый месяц письмо или два от дочерей обязательно получал, потом все реже, реже... Дочери обзавелись своими семьями, работают там у себя в городах. Последние лет пять письма перестали ходить вовсе. Только телеграммы к праздникам еще напоминали, что есть у него три взрослых дочери, что живы они, здоровы и отца не забыли.

С годами дед Захар стал сдавать: одышка появилась, спина закостенела так, что ни в огороде нагнуться, ни Богу поклониться.

Ветшает старик, сморщился как-то весь, и дом вместе с ним ветшает. Краска на окнах давно потускнела, облупилась местами от солнца. Доски на крыльце подгнивать стали. В палисаднике вместо высоких мологских ромашек и красавцев георгинов репей да крапива в рост человека вымахали. И в горнице уже нет той чистоты и опрятности, что были при жизни жены. Все забрало с собой время. Большой прямоугольный стол, за которым бывало собиралось по десять человек гостей, сиротливо отодвинулся из центра комнаты в угол, да так и пылился там. Иногда дед Захар выкладывал на его пропитанные борщами доски тощую пачку писем. Улыбался, разбирая неровный почерк дочерей, или осуждающе покачивал головой, переживая давно уже всеми забытые неурядицы и передряги их городской жизни.

Вот в один из таких вечеров и принесли ему телеграмму от младшей дочери:

- ВОСЕМНАДЦАТОГО ПРИЕЗЖАЕМ ОТПУСК ПОЕЗД 87 ЦЕЛУЕМ МАША РОБЕРТ

Зятя дед Захар не видел, но, коль Маше приглянулся, то, значит, человек хороший.

Старик засуетился. Хотел было сразу ехать на станцию, да вспомнил, что на календаре еще только семнадцатое число. Времени впереди было достаточно, и он решил как следует подготовиться к приему гостей, чтоб не ударить в грязь лицом. Кряхтя да с перекурами, обмел паутину по углам, пыль смахнул с комода. Приспособив на палку тряпку, помыл полы.

Спать лег позже обычного, долго ворочался, прежде чем заснуть, все представлял, как они с зятем на рыбалку будут ходить, как Маша в палисаднике свои любимые махровые георгины высадит и белизной ромашек, возле самой стены оттенит их царственную красоту. И то сказать, второе лето дом, как сирота, без цветов под окнами стоит.

- Надо б Феклу попросить, чтоб баньку помыла да истопила, и, знамо дело, к Федору за самогоном сходить, - прикидывал он в уме уже далеко за полночь.

Под утро ему снился мологский дом в Заручье с цветущими георгинами в палисаднике, накрахмаленными занавесками на окнах, голубыми узорчатыми наличниками… На крыльце стояла жена, молодая, смеющаяся - совсем как Маша на той, присланной восемь лет назад фотографии.

На следующий день, когда старуха Фекла уже возилась около бани, а в горнице на белой льняной скатерти посередине стола стояла литровая бутыль самогона, дед Захар запряг лошадь и поехал на станцию.

Дорога была длинная. Буянка, старая кобыла лет двадцати, лениво переставляя отяжелевшие с годами ноги, ровно тянула за собой низкую телегу с широкими, обитыми жестью, деревянными колесами. Иногда, больше по привычке, дед Захар причмокивал губами и шевелил вожжами, но Буянка не прибавляла, не убавляла шага.

Так они доехали до Инопаши, небольшой лесной речки с высокими, обрывистыми берегами. Лошадь, подталкиваемая телегой, побежала чуть резвее, но перед низким бревенчатым мостиком ее пришлось осадить, чтоб не разбиться о выступающие сбоку моста заостренные ребра осиновых жердей. С осторожностью вытянув телегу по сломанному мосту на другой берег, Буянка стала подниматься в гору, но, не одолев и половины подъема, вдруг испуганно заржала и заскользила копытами по глинистой почве. Телега остановилась, затем медленно потащила лошадь вниз. Дед Захар спрыгнул на дорогу:

- Но, но! Держись милая! Но, Буянка! Но, старая!

Но где там! Так они вместе и съехали назад к мосту.

Старик успокоил лошадь и попытался еще раз преодолеть подъем.

Результат был еще плачевней.

Потеряв на бесплодных попытках час или полтора, дед Захар понял, что им, старым, такая задача уже не под силу и надо делать крюк километров пятнадцать по большой дороге, соединяющей Подольское и Чудино.

Начинало темнеть, когда они наконец добрались до станции.

Спрыгнув с телеги, дед Захар, торопливо прихрамывая, поспешил в зал ожидания.

В зале было мусорно и пусто. Одернув за лацканы пиджак и огладив ладонью бороду, старик подошел к окошечку кассы. Нагнувшись, чтобы видеть лицо кассирши, спросил:

- Восемьдесят седьмой давно был?

Кассирша, женщина лет сорока, не отрывая глаз от журнала, привычно просунула руку через окошечко и указала пальцем на висевшее напротив кассы расписание:

- Там все сказано.

Дед Захар обернулся и, с трудом разбирая пожелтевшие от махорочного дыма буквы, вслух прочитал:

- Восемьдесят седьмой. Прибытие семнадцать тридцать пять. Отправление семнадцать тридцать семь. Часы рядом с расписанием показывали восемь часов вечера.

Он снова нагнулся к окошечку кассы:

- Ты, барышня милая, здесь давно поди сидишь. Может дочку мою с зятем видела? А?

Кассирша оторвалась от журнала и удивленно посмотрела на деда:

- Я что, всех дочек да зятьев знать должна? И пора бросать старые привычки: не "Ты", а "Вы"; не "Барышня", а "Мадам".

Старик немного смутился, хотел было чуть приструнить бабу, но постоял, выпрямившись, около окошечка, подумал, понял, что не время для обид. Мысленно обругал себя, что не догадался прихватить в дорогу фотографию дочери с зятем, где они сняты рядышком в полный рост в свадебных нарядах и снова наклонился к кассирше:

- У меня они с самой Москвы приехать должны. Вы уж, мадам, извините, коль что не так, - стар я. А дочь моя - красавица, чернобровая, и зять ей под стать - высокий, с кудрями...

Кассирша приподняла глаза над журналом:

- Она белокурая, в рваных джинсах с заплатками и маечке, на нем футболка и цепь железная на пол-груди. Так что ли?

- Не знаю, может и так, - неуверенно протянул дед Захар.

- Тогда и я не знаю.

Кассирша потянулась рукой к дверце окошечка, пытаясь ее захлопнуть. Дед Захар моментально отреагировал и, втиснув в отверстие голову, торопливо спросил:

- А больше никого не было?

- Я Вам тысячу раз объясняла, что на восемьдесят седьмом только эти приезжали, - раздраженно ответила кассирша.

- И где? Куда теперь пошли?

- Назад уехали.

- Как назад? - удивился дед Захар и больно стукнулся затылком о пластмассовый ободок кассового окошечка.

- А что им в твоей деревне отпуск-то гробить? - сжалившись над непонятливостью старика, начала объяснять кассирша. - Вышли с поезда - кругом тоска, и волки с тоски воют. Только и было народу, что мужики с Чудино приходили - дым коромыслом, вонь, мат, мусора набросали. Уж на что я, деревенская, так и то...

Дед Захар больше не слушал мадам. Он тихо отошел в сторону, постоял. Потом вышел на улицу. Буянка, увидев хозяина, радостно закивала головой и в поисках чего-нибудь вкусненького ткнулась губами в его ладонь.

- Скажи, Буянка, - в раздумье спросил он у лошади, - неужто у нас Маша белокурая?

- Нет. Черная, как смоль, - ответил он сам на свой вопрос.

- Муж у нее - инженер. А тот, с восемьдесят седьмого, в футболке был, без костюма,вместо галстука железяка до пупа. Живут мои богато, в столице. Там все люди интеллигентные, а тут у дамочки -  одна маечка вместо блузки, да штаны драные вместо юбки.

Дед Захар похлопал лошадь по морде. Буянка зафыркала и понимающе скосила на него свои фиолетовые глаза. Она хорошо помнила Машу и так же хорошо знала, что хозяин всегда здраво рассуждает.

Старик повеселел:

- Да, стары мы, Буянка, стары. Коль они восемнадцатого выехали с Москвы, то к нам доберутся лишь девятнадцатого. А я такую спешку устроил. Тебя вот гонял и ругал зазря. Ну, да ладно.

Дед Захар забрался в телегу и причмокнул:

- Но, милая. Поедем к рынку, у Петра переночуем, а завтра гостей встретим, как положено. Вот уж посмеются они над стариком! Но ничего. Будет у нас праздник, и георгины в палисаднике обязательно будут. А как же иначе?

ЯЗЫК СЕРДЦА

Помнишь тот вечер, когда ты сказала, что хочешь серьезно поговорить со мной касательно перспектив наших отношений, моей черствости и вообще?

Вначале мы довольно долго сидели на скамейке рядом с солнечными часами в Кадриорге.

Потом бродили по аллеям парка.

Ты все говорила и говорила.

Ты произносила много слов.

Их можно было потрогать, взвесить. Растянуть, сжать...

Ты говорила очень логично и убедительно.

Мы спустились к берегу моря.

Около воды лежала оброненная кем-то веточка сирени.

Я поднял ее, окунул в сиреневый запах свое лицо. Потом одной рукой обнял тебя и обвел веточкой два круга над нашими головами.

- Я в чем-то не права? – отклонившись от меня, обеспокоенно спросила ты.

Я не ответил. Положил веточку на песок и, запрокинув голову вверх, стал смотреть на океан звезд.

Ты замолчала и тоже запрокинула голову вверх.

Я нашел твою руку.

Взявшись за руки, мы слушали дыхание моря, отдаленный шум города, шепот звезд – и молчали.

Помнишь, тот вечер?

Мы тогда впервые научились понимать друг друга. Потому что единственный язык, на котором разговаривают сердца – молчание.

Если хочешь поговорить по душам – давай и сейчас немного помолчим.

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЖЕНА ДЛЯ КОРОЛЯ УЗОМА

1. В нашей деревне праздник – король Узома приедет к нам искать для себя четырнадцатую жену.
Все наши женщины собрались на склоне холма у въезда в деревню, все хотят обратить на себя внимание короля, все хотят стать королевами, но и я, ведь, не из последних. Не правда ли?
Посмотри на меня со стороны.
Видишь, какая высокая грудь? А бедра? Они округлые и изъящные одновременно, не так ли? А волосы, волосы! Посмотри на мои длинные волосы, закрученные в миллионы маленьких колечек. Колечек у меня гораздо больше, чем у других красавиц – это должно понравиться королю.
Мой муж вначале не хотел и слышать о том, чтобы отпустить меня от себя. Он у меня красивый, добрый, но у него, как у всех мужчин нашей деревни, нет постоянной работы, а значит, и денег нет, чтобы содержать семью. Вчера целый день его уговаривала: подарки обещала слать, работу при дворе найти – бесполезно. Я расплакалась, он обнял меня и говорит: «Ладно. Я люблю тебя - поэтому отпускаю. Только никуда не поеду и буду ждать твоего возращения. Новый туалет начну строить».
Теперь я, с его разрешения, а не самовольно, здесь на холме с другими женщинами. Он дома остался. Обещал на прощанье для меня на барабане сыграть.
Наш король такой же добрый, как мой муж. У короля тринадцать жен - он их всех кормит и одевает. Они веселятся целый день - поют, танцуют, вечером рассказывают королю сказки, а с самыми любимыми он проводит ночь. И всю работу по дому за жен делают королевские слуги.
Вокруг нас много разных деревень. Но у женщин нашей деревни самые длинные шеи и кожа не просто черная, а с голубым отливом! Ты обратил внимание? Все приезжие говорят, что мы красивее всех в Африке. Да мы и сами не без глаз. Где король нашел своих самых красивых жен, Акеч и Ачинг?