Дневник бомжа

СОЧИНЕНИЯ НИКОЛЕНЬКИ I

Не говори прощай

Не говори «прощай» нигде и никогда,
и не смотри в глаза мне с безнадегой.
Не расстаются люди навсегда,
не убегают в никуда дороги.

За каждым поворотом брезжит свет,
за каждым километром – даль без края.
Нет тупиков, и тьмы кромешной нет.
Не может ад существовать без рая!

И пусть не в силах мы предугадать,
какие нам готовят судьи судьбы,
ты не спеши рубашки ворот рвать –
мы встретимся,
и воскресенье – будет!

Уединенное

Вечер.
Волжский плес.
Уединение…
Сонный шорох ветра в вышине.
Влажных листьев теплое волнение.
Темных вод неспешное кружение.
Лунный свет.
Прощенье и забвенье.
Я – во всем, и все течет во мне.

Реквием ушедшему лету

Снова кружится в садах листопад.
Осень — реквием ушедшему лету.
В мелких лужицах звенят невпопад
капли полные осеннего света.

Разливаются их звоны волной
по прозрачным тополиным аллеям.
Не спеши от них укрыться — постой,
не скорбя и ни о чем не жалея.

Пусть уносит осень лета тепло.
Пусть летят на юг озябшие птицы.
Все проходит, но на сердце светло,
как светлы вокруг знакомые лица.

Осень делает нас каплю добрей.
Грусть ее всегда легка и прозрачна.
Словно краски тополиных аллей,
наша жизнь прекрасно неоднозначна.

Ах, какой в саду кружит листопад!
Осень — реквием ушедшему лету.
В мелких лужицах звенят невпопад
капли полные осеннего света.

Речка Тискри

Над рекой, где неба просинь,
тихо кружит листья Осень,
будто богомолица
в светлом храме молится.

И нисходит свет с небес
на склоненный долу лес,
несказАнно, негасимо
крася пурпуром осины,
зажигает в недрах вод
свеч венчальных хоровод…

И уносит речка в небо
То ли быль, а то ли небыль…
Лишь трепещет над водой
Луч прозрачно-голубой.

Ветер

Ветер жестью стучал,
на весь двор скрежетал,
оторвавши кусок от карниза,
листья клена считал
и как дьяк причитал,
подбираясь к красавице снизу.

Вмиг подол ей задрал,
заскулил, задрожал…
и отпрянул, боясь, видно, взбучки,
два листочка сорвал,
пять минут поиграл
и отдал их красавице в ручки.

Но она их стряхнула
с улыбкой в траву —
для игры плата слишком большая…
Шляпку ниже пригнула,
и он взмыл в синеву,
стартовав с ее тульего края

Поражение

Мы в ссоре вновь.
Твои слова
полны бесплотных осуждений.
Они глупы. . .
Ты не права. . .
Я докажу. . .
Но голова
уже касается коленей
твоих безумно-стройных ног. . .
Я побежден. . .
Прости им Бог!

Возвращение

Над побережьем снова снег,
и ветер швыряет хлопья вверх.
Они летят
со скованной морозами планеты
к другим, еще не помнящим твой взгляд.

Не помнящим, как на щеке дрожала
слеза, как обещала ждать,
как по причалу мокрому бежала,
пытаясь силой время удержать.

Не помнящим искусанные губы,
раскрытые, как будто в полусне.
Мы расставались, но над нами трубы
Осанну пели Солнцу и Весне.

Я поднимаю воротник бушлата.
Мне холодно.
Прошло так много лет.
Я знаю – ты ни в чем не виновата.
Земля остыла – вот и весь секрет.

Кони

Пенно-розовою вьюгой
плыли степью табуны.
Кони ластились друг к другу,
были горды и сильны.

Днем ветра в их гривах пели.
Ночью пряталась Луна.
А с зарей они летели
вровень с птицами. . .
Не смели
их неволить племена.
Вольно все и в дружбе жили:
кони, птицы, человек. . .
Было так. . .
Закон забыли,
люди плетками забили
тот наивный добрый век.

Пыль встает над степью кругом.
Кровью воинов пьяны,
зло хрипя, давя друг друга,
кони в страхе скалят зубы,
громковоющие трубы
гонят в сечу табуны.

Милая моя

Вновь в окно холодный ветер
ветками стучит,
голый месяц рог свой свесил,
лужи серебрит.
Стынет в печке зола,
позабудь о делах,
сядь ко мне поближе, рядом,
милая моя.

Не печалься, что на свете
мало теплых дней,
что большими стали дети,
а виски светлей.
Разве это беда?
Разве старят года?
Ну а то, что люди мелют –
это ерунда.

С каждым годом ты прекрасней,
ласковей, нежней.
Как ни ярок день вчерашний,
новый день светлей.
Были б живы мечты,
были б мысли чисты,
были б всюду с тобой вместе,
вместе – я и ты.

Пусть в окно холодный ветер
ветками стучит.
Ни одна беда на свете
нас не разлучит.
Стынет в печке зола,
позабудь о делах,
сядь ко мне поближе, рядом,
милая моя.

Медитация в пустом доме

В камине тлеют головешки.
Сползают тени вдоль портьер
и заползают вперемешку
с моими мыслями на дверь.
Сосредоточившись на двери,
я медитирую.
Мой бюст
летает в сумраке портьерном.
Дом одинок и вечер пуст.

Метель

Метель. . .
Под самый Новый год.
Снег жгучий, как шрапнель,
с боков и снизу в лица бьет.
Метель метёт,
метель.

Метель. . .
Уходит в память день.
Спадает встреч волна.
Скользит в былое год, как тень
от будущего сна.

Мельканье звёзд, огней, машин. . .
Обрывки чьих-то фраз. . .
Метель из порванных седин
опутывает нас.

На миг затихла и. . .
швырнув
из тьмы в грядущий год,
захохотала, повернув
в анфас беззубый рот.

Полнолунье

Ночью странной,
ночью лунной,
выбив локтем витражи,
прыгну в сад,
тропой пурпурной
убегу от сытой лжи.
Лунный свет,
скользя наклонно,
тронет влажный дым осин
и прольется вниз
со звоном,
теплым ветром уносим.
Простерев над садом крылья,
я вольюсь в его струи,
лунным светом,
лунной пылью
лягу в волосы твои,
отражусь в зрачках зеленых,
повторяясь в зеркалах,
ворох лет, бездумных, сонных,
обращу в безгласный прах.
Ты поднимешь руки-крылья,
отряхнешь вериги слов,
недоверия, бессилья, и . . .
над кромкою лесов,
над заснувшим Океаном,
над туманною Землей
мы торжественно и плавно
полетим к звезде иной.

Воспоминания

Воспоминания,
воспоминания.
Лист пожелтелый лениво кружится.
Дождь барабанит по лысым камням
и пузырит на перроне лужицы.

Кем-то забытый дрожит черный песик –
шкура обвисла и лезет клочьями.
Жалобно поезд гудит, словно просит:
встать и обсохнуть от мокрой осени.

Строчки вагонов за городом тают,
мерно отстукивая расстояния.
Тихо дождинки по стеклам стекают,
и как молитвы в груди прорастают
воспоминания,
воспоминания. . .

Бульвар

Бульвар, изрезанный рекламой,
качался в смоге фонарей,
как вол,
ведомый на закланье,
в угоду дикости людей.
И так же разукрашен ярко,
и страх в расширенных глазах
пред алтарем,
где пышет жарко
костер на черных зеркалах.

Народ галдит и жаждет крови.
Шаман трясется над толпой.
Бульвар ревет. . .
Вол шею клонит
и метит вверх. . .
Клаксонов вой. . .

Смешавши пламя, смог и время
в крови закланного быка,
шаман Бульвару метит в темя,
бренча бессвязные слова.

Рев дикарей все ближе, громче. . .
Реклама пляшет на столбах. . .
Бульвар в безумном танце корчит
на потемневших зеркалах. . .

Залп авроры

Аврора жахнула средь ночи холостыми.
Завыли псы.
Перекрестился поп.
Бегут года, а эхо все не стынет,
И Президент с экрана морщит лоб.

— Вперед, друзья! За счастье и свободу!
За братство трудовое на века!
Голодным — хлеб! Земля — народу! —
кричал Ильич толпе с броневика.

И верил сам . . .
А может и не верил
или забыл о том, что говорил.
Слова — ничто; ведь, главное— идеи!
Идеями дышал он, мыслил, жил.

И за идеи снова отобрали
у наших дедов землю, мирный хлеб.
В густой чреде бесчисленных баталий
полилась кровь на жертвенник побед.

Сейчас идеи выброшены.
К Богу
бомонд страны почтенье показал.
Шеренги сбиты, и толпой, не в ногу
мы все пришли на рыночный вокзал. . .

Крушение империи

В империи пошел сплошной разлад!
Опять свободу просят готы.
Варяги сели на швертботы,
рванули к грекам.
А Гийом
провозгласил себя царем
над всеми турками.
Втроем:
Луцилий, Марк и Диомид,
достали где-то динамит
и трон рванули.
Крики, брань. . .
Гийома выслали в СызрАнь,
он осознал все, слезы льет. . .
Луцилий в спешке дело шьет
на Диомида.
Тот — крутой,
торгует в Англии икрой.
Болтают всякое в народе:
когда-то все о недороде,
да об удоях молока. . ..
Теперь такая мелкота
уж не волнует —
весь народ
на баррикадах пиво пьет.
Народу — зрелищ подавай,
а там хоть Рим распродавай.

О чем я тут?
Ах, о развале. . .
Кто у нас шефом на вокзале?
Кто за собой всех поведет
и денег даст, и штоф нальет?
И на кого искать управу?
Да я и сам не знаю, право. . .

Ильич — так тот таскал бревно,
а нам, татарам, все равно.

Продолжение ❯ ❯ ❯

Рисунки Романа Кашина