ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ
Сентябрь 2018 года
7 сентября
Весь день то усиливаясь, то ослабевая, идет дождь.
С бульканьем и журчанием вода хлещет из водосточных труб, заливая ниши подвальных окон.
В подвале сыро, холодно, пахнет плесенью и мочой.
Осень.
Пора воспользоваться приглашением Николеньки и перебраться со своим нехитрым скарбом в его квартиру.
9 сентября
Николенька любит о высших материях рассуждать.
Вчера отмечали с ним и Василием мое новоселье.
После трех стаканов бражки, он положил руку мне на плечо и изрек:
— Хоть и алкаш ты, но уважаю…
Я хотел ответить, что, мол, тоже и его, и Василия уважаю. Но чую, Николенька не о том.
Выдержав паузу, он развил мысль дальше:
— Для тебя главное не бражка, а Христос в сердце. Ты единственный из нас, кто Его голос слышать может.
Я аж сухариком поперхнулся:
— Какой во мне Христос, если я сто лет в церкви не причащался?
Николенька снял руку с моего плеча и пояснил:
— Христос — это не обряд и не икона, а свет внутренний. Без света внутреннего человек скоту подобен. Скотина тоже и пьет, и ест, и поспать, и повеселиться любит, но в ней нет того света.
У меня с Василием он еле тлеет, а у тебя огнем вспыхивает. Оттого ты и талант, оттого и красоту в мир несешь.
Я посмотрел на Василия.
Тот, отвалившись от стола, спал на полу, положив под голову ботинки.
— Сыграй-ка что-нибудь для души, посвети нам, — попросил Николенька.
Я встал из-за стола, опираясь на стены, добрался до рюкзака, достал из него завернутую в тряпочку флейту, развернул ее и, опершись для устойчивости затылком о дверной косяк, поднес инструмент к губам.
— Фи-и-у-и, — ответила обиженно флейта.
Я еще раз вдунул в ее нежное тело пары браги, пытаясь извлечь из него томное густое «до».
Она нервно встрепенулась и замолкла.
— Хорошо-то, как, — прокомментировал Николенька.
Я сполз вдоль косяка на пол, положил флейту на колени и, закрыв лицо ладонью, заплакал.
10 сентября
Казалось, на женщин после моей акулы и Николенькиной кисочки у меня должен быть иммунитет.
Но вот поди ж ты, какая-то девчонка, лет на двадцать моложе меня, зацепила взглядом, и я поплыл.
В голове пусто — только ее страдальчески сдвинутые как у Богоматери глаза, дрожание пухлых губок, оттопыренный мизинчик на левой руке…
Нечаянное, мимолетное пересечение — и мир вокруг стал зыбким, неустойчивым.
Ну почему я решил, что она была преисполнена жалости и нежности?
За что меня жалеть?
Кто, собственно говоря, она такая, чтоб вот так смотреть на меня?
Между нами не может быть ничего общего.
Не потому, что я уже не в том возрасте.
Хотя, если поразмыслить…
Нет, между нами не может быть ничего общего потому, что я сам этого не хочу. Не хочу жалости. Не хочу никаких женщин, никаких перемен!
Но вот поди ж ты, думаю о ней весь вечер, без конца вспоминаю те несколько секунд…
Ерунда какая-то!!!
11 сентября
Сорок дней, как нет с нами Антса.
Зашли в церковь.
Василий деньги с записочкой за прилавок служащей протянул, чтобы по Антсу сороковины заказать.
Она, взглянув мельком, записочку назад возвращает: имя, мол, у вашего друга не православное.
Василий три червонца сверху — не берет.
Вышли из церкви, Василий сплюнул на траву и прокомментировал:
— Говорил я Антсу: «Крестись в православные — стань Лехой», а он… Теперь в аду из-за своего упрямства мучается. И никакими червонцами его оттуда не выкупишь.
11 сентября (вечер)
Как ни крути, а вина наша перед Антсом огромна — не уговорили бы его переехать с нами в Россию, не терзался бы он здесь тоской по родине — жил бы еще и жил.
Мы сильно горевали по поводу Антса.
К вечеру уже и на пиво денег не оставалось.
Николенька возьми и вспомни тут, что у деда его столетний юбилей.
Пошли, говорит, снова в церковь.
Василий на ногах тверже стоял. Листочек с именем Николенькиного деда служащей за прилавок протянул:
— Помяните человека, Христа ради, завтра рассчитаемся.
Служащая аж побагровела от возмущения:
— На водку деньги есть, а Богу — потом! Смотри, покарает тебя, алкаша, Господь!
Василий бочком от нее, бочком. На выходе осмелел и погрозил пальцем внутрь храма:
— Командуют тут всякие. То имя не то, то деньги им за благодать Божью авансом подавай. А Бог, он не фраер — все видит.
13 сентября
ККак идиот — выбритый, напарфюменный, в наглаженном Николенькином костюмчике — проторчал на автобусной остановке возле универмага битых пять часов.
И для чего?
Чтобы она прошла мимо, не поднимая глаз?
Еще бы — в субботу, лежа на траве в рваных трико, нечесаный, небритый, с пакетом пустой тары в руках я был более импозантным, более заслуживающим внимания.
Тьфу на нее!
Тьфу-у, тьфу-у!!!
14 сентября
Николенька во всех своих бедах Божью волю видит.
Треснулся лбом об асфальт — «Бог позаботился, чтобы знал меру в питье».
Разогнали их проектное бюро — «Слава Богу, на водку меньше денег будет».
Приняли плотником на половину оклада — «Бог помог устроиться, чтоб с голода не помер».
И бьет его Бог, и милует.
Вот только бражку пьет сам Николенька, не советуясь со Всевышним.
И страдает тут же, и матом костерит, и плачет, и в грудь себя кулаком бьет: «Слаб я, Господи, чтоб искусам лукавого противостоять! Весь мир он своими цепями опутал — нет нигде спасенья. Один островок свободы — монастырь! Помоги мне построить лодку!»
Василию такие идеи не по нутру:
— А ты думаешь, богоискатель, где я после твоего отплытия жить буду?
Николенька теряется, не зная, что возразить, и осоловело смотрит по сторонам.
Я в таких случаях, если достаточно трезв, достаю флейту и играю Баха.
15 сентября
У нее странное имя — Бригитта.
Оно пахнет снегом.
Когда его произносишь, кажется, что преодолеваешь Эверест и попадаешь в заснеженную страну небожителей.
И сам становишься небожителем…
16 сентября
Василий сказал, что в связи с недавними громкими терактами и нахлынувшим потоком эмигрантов, в Европе и Америке вот-вот разразится экономический кризис.
Миллионеры над акциями трясутся, политики валидол глотают.
Николенька на это дал свой философский комментарий:
— Те, кто живут по-евангельски, как птицы небесные, не заботясь, что есть и что пить, те никогда паниковать не будут, ибо знают, что на все воля Божия.
— Правильно, — поддержал я Николеньку. — Есть солнышко, есть травка, есть бражка в стакане — все остальное от лукавого.
17 сентября
Казалось бы, вот оно укромное лежбище под кустами, вплотную к забору, — хоть сиди, хоть лежи, пряча в рукав бушлата огонек сигареты и ожидая появления в окне спальни ее силуэта…
Но этот злобный кавказец всю конспирацию портит!
Травануть что ли его чем-нибудь?
18 сентября
Утром мы с Василием, как люди, хотели с магазина начать. Благо дело, от Николенькиной получки пятьсот рублей оставалось.
Но у Николеньки что-то в голове перевернулось. Виноваты, говорит, мы перед Богом и за деда, и за Антса, и сами по себе. В церковь надо идти.
Зашли.
Николенька свечки купил, в медный ящик на колонне бумажки пихнул. Около иконы Богоматери червонец оставил.
Помолились вместе, вышли.
Мы с Василием к магазину потянулись.
А Николенька виновато так в сторону норовит ускользнуть.
Василий ему:
— Ты че?
А он:
— У вас есть деньги?
Василий удивился
— Откуда? Мы ж безработные.
— А я, — говорит Николенька, — всю наличность Богу пожертвовал.
— А на пиво? — поинтересовался я, еще лелея надежду.
— Нет, — отвечает. — Пусто.
И поясняет, этак голову потупив:
— Многогрешен я и потому, как евангельская вдова, больше всех решил положить на Божьи нужды.
Василий:
— Во, как ему попы голову запудрили! До аванса у него больше недели, а он — все Богу!
Я, было, тоже хотел соответствующие моменту слова вставить, но вижу — лицо у Николеньки благостное-преблагостное.
— Ну, — говорю, — коль больше всех положил, то поставят тебе в церкви памятную доску и до скончания веков поминать будут.
19 сентября
У Василия свое, пролетарское, понимание жизни. Что бы с ним не произошло, обязательно найдет виновных.
Вчера за бражкой просвещал нас, кто виноват во всех его злоключениях:
— Знаете, почему жизнь у меня такая хреновая, почему алкоголиком стал?
— Говори, — дал ему добро Николенька.
— Людское пренебрежение всему виной!!! Отец мало порол. В школе розгами не лупили. Мать могла б пристроить в институт — да взятку кому надо вовремя не дала, скупердяйка. На заводе спивался у всех на виду — никто не приструнил для острастки и шефства надо мной не взял. Катился вниз без тормозов. Сейчас вот осознал пагубность своего существования, хочу остановиться, но не могу — черти начинают прыгать. Надо бы к доктору пойти — деньги подавай, не так, как раньше. А кто виноват? Демократы-либералы-гуманисты. Это они довели страну до белой горячки!!!
Николенька ко мне повернулся:
— Может бражку у него отобрать, да морду набить, а то в другой компании и нас станет обвинять, что равнодушно взирали, как он стакан ко рту подносит, усугубляя алкоголем шаткое здоровье?
Я в задумчивости оглядел с ног до головы Василия.
Василий испуганно:
— Не надо бить — поздно. Меня уже ничем не исправишь.
И торопливо осушил стакан.
19 сентября (вечер)
Бражка закончилась, холодильник пуст, денег нет.
Мебель Николенькину никто покупать не хочет.
Трясет как в лихорадке — трубы горят.
Сидим с Василием.
Он голову руками обхватил и качается из стороны в сторону.
Я вслух размышляю:
— Пойти, что ли, в церковь, поинтересоваться насчет памятной доски? Вон, мэр наш пожертвовал храму миллион из городской казны — увековечили имя на бронзовой доске, справа от главного входа. Опять же Яша Беленький на металлах разжился — полгорода без проводов оставил. Перевел от избытка круглую сумму на церковный счет — на той же доске, строчкой ниже мэра пропечатан. Николенька ведь по-евангельски, больше их всех в сокровищницу положил. Если макет доски с его именем готов, надо бы взглянуть, подкорректировать, коль что не так…
Василий очнулся, голову приподнял:
— Никаких досок! Пусть назад наши деньги возвращают! И с процентами!
20 сентября
Зашел в ломбард, заложил флейту.
Дали пять тысяч рублей под 0,5% в сутки.
Посуетившись, можно было бы знакомым в консерватории тысяч за сорок загнать.
Да разве захотели б они знаться со своим бывшим опустившимся на дно жизни сокурсником?
Пусть им икнется.
А ломбардщик, жаба, пусть подавится.
21 сентября
Кажется, мы начинаем находить с кавказцем общий язык.
Косточки с мясокомбината хорошо затыкают пасть даже самого злобного пса.
По крайней мере на то время, пока я жду появления за вуалью шелковых занавесок Бригитты и на те несколько минут, что уходят у нее на то, чтобы полистать возле окна томик Тютчева (ни автора, ни названия книги мне из укрытия не прочесть, но я почему-то уверен, что это Тютчев).
Потом она удаляется вглубь комнаты, выключает свет ночника и исчезает в небытии ночи…
22 сентября
Днем в плотницкой Николенька сравнивал Путина с Николаем Первым.
Василий не понял, чем плох был для России Николай, но за Путина вступился.
— Ты Путина не трогай — он наша единственная защита.
Вот по телевизору у Кольки весной смотрели.
Приходит к нему какой-то министр или губернатор — точно не помню.
Путин ему: «Докладывай!»
Тот — бэ-э, мэ-э, дескать, на 5 процентов пенсии повысим через год.
А Путин: «Что-о-о? На двадцать пять, и немедля!» — и хрясть ладонью об стол!
Тот побледнел и сразу: «Будь сделано!»
А вначале хитрил. Хотел утаить денежки от народа, чтоб самому жировать.
России без Путина никак нельзя — всю страну министры с губернаторами разворуют!
23 сентября
Пару недель назад Николенька сказал Василию, что Бог любит людей, и сила Его любви проявляется в бессилии: «Он никогда не сможет навязать насильно любовь к Себе, не сможет насильно сделать человека нравственно и духовно более совершенным. Потому как любовь не позволяет Ему отнимать у нас свободу».
Василий стал спорить с Николенькой.
Тогда тот в подкрепление своих слов всучил Василию Библию:
— Читай!
Василий, несмотря на свое отвращение к процессу чтения, почти каждый день что-то отмечал для себя в Библии, выписывал и, наконец, решил со мной поделиться впечатлениями. Привлечь, так сказать, в союзники:
— Ишь, Библию дал. Почитай мол, поразмысли, как любит нас Господь.
Почитал, поразмыслил.
Ремнем любит.
Яблоко запретное съел? — Пинок под зад, и вон из рая!
Меня мало почитаете? — Утоплю, как котят!
Города древние, Содом с Гоморрой, не жалея младенцев и стариков, подчистую с землей сравнял.
А как жителей Иерусалима стращал? Такую, говорит, вам жизнь устрою, что будете смерть предпочитать.
И Христос туда же: только попробуйте, говорит, ослушаться. Сразу вам будет плач и скрежет зубов.
Господь, как и всякое начальство, любит тех, кто Его боится, кто ему фимиам воскуривает, славословит. В одной руке у него меч для непокорных, в другой — ремень для проштрафившихся.
Причем, и то и другое ежесекундно в деле — такие вот библейские любовь да свобода.
Правильно?
Я рассмеялся, сказал, что не силен в теологии, а посему предлагаю выпить за умных людей, которых влечет истина не только на дне стакана.
Василий недоверчиво посмотрел на меня, но выпить не отказался.
24 сентября
Сегодня с утра Василий, наливая на завтрак стакан бражки, продолжил развивать мысли о ремне и послушании:
— Вот ты интеллигент, вроде как, — что-то там пишешь, размышляешь, а не нашелся, что мне вчера возразить, потому как нечего.
Но я тебе больше скажу — у Бога с евреями все равно осечка вышла.
Уж как Он их порол, как в строгости держал — они же Его и распяли! Причем на глазах Его самых преданных учеников.
В этом отношении лучше на Сталина равняться — на него никто не смел руки поднять.
Потому, как и свои, и враги боялись нашего вождя больше, чем евреи своего Саваофа в Иудее.
Крут был и страну крутой делал.
За это народ и песни ему слагал.
Жили просто, без секретов — в каждом доме по портрету.
Чуть позже, освежив душу Цветочным:
— Почему народ против разных там олигархов?
Почему радуется, когда очередного губернатора за решетку сажают?
Николенька говорит, потому что Путин их на воровстве поймал.
Дудки!
Воруют в России все — от мала до велика
Народу безразлично, нарушал кто-то из буржуев законы или нет.
В народе как после революции пошло, так до сих пор — классовая ненависть клокочет.
«У них денег — куры не клюют, а у нас — на водку не хватает»*!
При Сталине люди хоть и жили бедно, но все были равны!
У моей бабушки был маленький курятник, такой же курятник был у соседей.
Жили бедно, вкалывали от зари до зари.
Но были счастливы.
Потому как народу для счастья главное, чтобы никто рядом курятник выше твоего не ставил.
* Строка из «Песни завистника» В. Высоцкого.
25 сентября
Сегодня Николенька нас с Василием в церковь потащил на воскресную проповедь.
Потом за портвейном принялся рассуждать о свободе духа. Нельзя, мол, в «здесь и сейчас» опыт прошлого привносить. Надо исходить во всем из внутреннего голоса, который тождественен голосу Бога. Дух человека, как и Бог, выше прошлых знаний, законов и пророков.
— Свобода духа — это всегда «здесь и сейчас» без привнесения того, чего нет, — без будущего и прошлого, без временного. Миг и вечность должны совпадать.
Василий спрашивает:
— Выходит, если у меня нутро после вчерашнего требовало дозу алкоголя, надо было не в церковь за тобой плестись, а соединить миг с вечностью и тянуть тебя в магазин?
— Тут ты не дух свой слушал, а голос дьявола, — отвечает Николенька.
— А как их различить, если оба во мне глаголют?
— Дух слышно в тишине, когда нет мельтешения мыслей и чувств. А дьявол — тот любит шум, живет в смятении внутреннем. Коль нутро горит — это смятение.
Василий снова его поддеть норовит:
— Значит, вот сейчас я нагружусь до отупения так, чтобы ничего не видеть, никого не слышать, — и сразу в тишине услышу Бога? А если икну — это уже будет от лукавого?
— Дурак ты, Вася.
— Сам дурак.
Не понимаю я Николенькиной философии. Мне кажется, во всех этих умствованиях есть что-то искусственное: попытка втиснуть неохватное, вневременное в рамки ограниченных представлений.
По-моему, жить надо, а не рассуждать о жизни.
Единственное, в чем я согласен с ним: пить надо бросать, а то все мысли скоро до одной скукожатся — как и где раздобыть денег на бутылку.
26 сентября
Оказывается, их кавказец не так и страшен.
Неделя подкормки — и он милостиво разрешил мне пробираться через забор к окну ее спальни.
В любом звере есть нечто человеческое.
А предательство хозяев — это очень даже по-человечески. Тем более, если хозяева лохи — не воспитали в подопечном злобы, приличествующей должности сторожевого пса.
27 сентября
У Василия все разложено по полочкам — здесь черное, там белое. Прям, глас народа какой-то:
— Мы, русские, лучше всяких там американцев.
Американцы — они каждый по себе, а мы — едины. И в этом наша сила.
Была.
При Сталине сосед всегда знал и имел право знать, что у соседа за забором. И думал о соседских проблемах не меньше, чем о своих. У всех было общее дело, общий враг, общие праздники. И земля, и фабрики, и заводы — все было общим. Все были равны, все были братья.
И одному Богу молились — Иосифу Сталину.
Теперь не то.
Лукашенко — тот еще старается у белорусов единство поддержать, равняет всех по-братски.
А у нас: здесь бомжи, там олигархи — нет единства.
Народ перед вождем должного трепета не имеет, и американцы нас не боятся, бочку катят, а следовательно — не уважают.
29 сентября
Не хотел вчера пить. И Николенька соглашался — пора бросать это дело, пора бросать.
Напились так, что опоздал к ней!
30 сентября
У Николеньки в плотницкой сегодня мало работы.
Василий с утра налакался и остался в квартире спать на собачьем коврике возле дивана.
Николенька захватил с собой на работу пластмассовую бутыль с остатками бражки.
Мы с ним постановили, что бражку допьем — и бросим пить!
Навсегда!
Мы хотели вчера бросить, но не смогли все допить. А бражка уже настояна — не пропадать же добру.
После бражки Николеньку потянуло в магазин. Взял бутылку какой-то дешевой дряни.
Я пить отказался, иначе можно снова вечер не у дома Бригитты, а лежа в подворотне провести.
Николенька, пропустив стаканчик, по привычке в философию ударился:
— Вот Василий потешался все, когда я о свободе говорил, а ты молчал. Между тем, Господь уже протянул тебе свою длань, чтобы помочь обрести свободу от земных пристрастий — любовь ниспослал.
Я удивился:
— Какая любовь может быть между дочерью банкира и бомжом? Я к ней без всякой корысти отношусь.
— Любовь только тогда и бывает любовью, когда в ней корысти нет. Когда она сама по себе ценность — ни прибавить, ни отнять. А если корысть есть — выгоду какую извлечь помышляешь, на взаимность рассчитываешь — это уже проституция, — пояснил он и налил второй стакан вина.
Я ничего не ответил. Сидел и прикидывал, как лучше потом дотащить его до квартиры.
Он решил, что я над его словами задумываюсь.
— Ты у нас богоизбранный. Тебя любовь от бутылки отвращает. А нам с Василием чтобы бросить пить, ремень Божий нужен. Иначе все извилины спиртом выпрямим и помрем алкашами. В монастырь нужно, в монастырь! Чтобы молиться заставляли, чтобы трудом тяжким да беседами душеспасительными всякий миг жизни был заполнен. В монастырь! Там ноша полегче.
Он допил вино.
А через полчаса я погрузил его на спину и поволок домой.
Лечиться ему надо, а не в монастырь.